Почему китайцев так много. Почему в китае много людей

Все мы знаем, что в Китае "слишком много людей". Давайте попробуем посмотреть глубже на проблему и постараемся понять, зачем китайцы стремятся иметь много детей. Действительно ли китайцев так много? Как власти борются с проблемой перенаселения в КНР и в чему это в итоге приводит?

Испокон веков главной ценностью в Китае была земля. На протяжении нескольких тысячелетий сменялись разные виды надельных систем, общий смысл которых сводился к тому, что землю выделяли по количеству людей в семье. Особенной удачей считалось рождение сыновей, так как участки выделяли обычно на количество мужчин. Кроме того, мужчины могли работать на этой земле, приводили в дом женщин, а затем рожали еще больше детей. В то время как женщины после взросления покидали отчий дом, и единственное благо, которое они могли принести своим родителям, это стратегически удачный брак.

Благодаря этому, в менталитете китайцев стойко закрепилась неразрывная связь между количеством детей и благополучием семьи, а также особая ценность новорожденных мальчиков. За последние четыре века численность населения Китая неуклонно росла, однако сдерживалась различными естественными и антропогенными причинами (эпидемии, голод, война). Однако после окончания Гражданской войны и основания государства КНР в 1949 году, качество жизни в Поднебесной стало неуклонно расти, в страну окончательно пришли достижения западной медицины, и, несмотря на относительную политическую нестабильность, жизнь с стране в целом стала налаживаться, что не могло не отразиться на росте населения. Ниже представлена таблица роста населения с XVII века по 2010 год.

Дабы исправить опасную ситуацию в 1970-х годах в Китае была запущена политика "Одна семья - один ребенок", которая действует по сей день.

"Одна семья - один ребенок" - политика регуляции рождаемости. Цель - снизить потребность Китая в земельных, водных и энергетических ресурсах. Горожанам можно иметь только 1 ребенка, сельским - до 2-х, при условии что первой была девочка. Малым народностям разрешается иметь 2-3 детей.

Была введена система штрафов, ограничений и поощрений за соблюдение предписаний. К примеру, если государственный служащий родит второго ребенка, то его оштрафуют на сумму от 20 до 36 тыс. юаней, лишат занимаемого поста с невозможностью последующего возврата на госслужбу.

В целом, специалисты отмечают, что данная политика дала свои результаты: уровень рождаемости в Китае настолько снизился, что если страна будет продолжать в том же темпе, количество населения может сократиться.

Коэффициент рождаемости в Китае в настоящее время составляет 1,7, что значительно ниже уровня 2,1, обеспечивающего замещение населения. По оценкам ООН, население страны к концу 21 века может сократится до 940 млн. Индия к тому моменту далеко опередит Китай по этому показателю.

Другой положительный результат данной политики - значительный рост уровня жизни современных китайцев. Теперь семье приходится обеспечивать лишь одного ребенка, родители могут дать отпрыску хорошее образование, помочь в приобретении жилья, создать все условия для развития талантов.

Однако несмотря на успехи реализации этих мер, внимание населения обращено скорее на многочисленные проблемы, вызванные политикой "Одна семья - один ребенок". Ниже рассмотрены наиболее острые из них.

Маленький император

С момента введения мер по ограничению населения в Китае начался настоящий "культ ребенка". Своего сына родителю величают не иначе как "маленький император", подчеркивая необычайную значимость этого человека для всей семьи. Воспитание малыша происходит по системе "один-два-четыре". Это означает, что на одного ребенка приходится двое родителей и четверо бабушек-дедушек. Единственных детей, воспитанных в чрезмерной заботе и опеке, по оценкам психологов, отличают инертность, безынициативность, лень. По оценкам экспертов, среднестатистическая китайская семейная пара тратит 40-50% доходов на ребенка. Значительная часть семейных денег уходит на оплату обучения в спецшколах, услуги репетиторов, покупку компьютера.

Современный рабочий класс

Воспитанные таким образом дети - это нынешнее трудоспособное население (рожденные в 1970-80-х гг). Этих людей отличает позднее взросление, и в 25, и в 30 лет они продолжают вести себя как дети. Реже заводят семью, девушки не хотят рожать детей, а если и рожают, то все чаще прибегают к кесареву сечению и искусственному вскармливанию, чтобы не испортить фигуру.

Кроме того, семьи из деревень теперь могут накопить достаточно средств, чтобы отправить своих отпрысков учиться и работать в большие города, чем вызывают массовый отток сельского населения (особенно молодого трудоспособного) и чрезмерное разрастание городов.

Получившие хорошее образование и нескончаемую любовь и поддержку родителей, современная молодежь уже не хочет работать в непрестижных отраслях за копейки. Вследствие чего в последние годы в Китае постоянно происходит рост средних заработных плат и Китай действительно перестает быть дешевым!

Дефицит невест

Еще одна оригинальная китайская проблема - гендерный дисбаланс. Мальчик по-прежнему обладает большей ценностью, если в семье родился сын, то это огромная радость, девочка конечно тоже радует большинство родителей, но обычно с легкой тенью сожаления. Уже долгое время на 100 новорожденных девочек приходится 110-120 мальчиков. Одна из причин такого феномена - определение пола ребенка на ранних сроках беременности и массовые аборты.

Сейчас в Китае введен запрет на проведение УЗИ на ранних сроках беременности, однако многие родители умудряются сделать УЗИ, как и аборт, в других странах (Япония, Южная Корея, Тайвань).

Согласно предварительному подсчету, к 2020 году в Китае будет около 25 млн. холостяков. Уже сейчас в стране насчитываются миллионы одиноких мужчин среднего возраста, которым так и не досталась жена. Развит и гомосексуализм (до 4% мужского населения). В такой ситуации женщины страдают завышенной самооценкой и особыми требованиями к выбору спутника жизни. У молодого жениха обязана быть квартира, во многих семьях до сих пор распространен калым за молодую невестку.

Старение нации

Показатель рождаемости в Китае на текущий момент уже ниже показателя простого воспроизводтва населения. Сейчас доля населения старше 65 лет составляет 7,7%, что превышает нормальный уровень в 7%, установленный ООН, и относит Китай к "обществу старения". Китайцам становится все сложнее заботиться о своих престарелых родственниках, четкой пенсионной системы в стране не существует, и содержание недееспособных родителей целиком ложится на детей. Последние обычно живут в крупных городах и заняты карьерой, так что волей или неволей пренебрегают своими обязанностями.

В результате у пожилых людей то и дело возникают проблемы психологического характера: замкнутость, депрессия и беспокойство. В деревне, если пожилой человек потерял жену (мужа), трудоспособность, он оказывается перед лицом кризисной ситуации, связанной с бедностью и физической немощностью. Особенно тяжело пожилым людям, у которых дети-инвалиды, или их вовсе нет в живых...

Китай - страна экспериментов: от истребления воробьев до сокращения рождаемости населения, китайское правительство не устает пугать и удивлять мировое сообщество своим смелым вмешательством в естественные процессы жизни. Политика "Одна семья - один ребенок" уже внесла необратимые изменения в социальный и демографический климат страны, и сейчас, когда ее уже не остановить (иначе в Китае будет еще больший рост нетрудоспособного населения за счет младенцев), нам остается лишь наблюдать со стороны, каким будет следующий шаг КПК, а также к каким изменениям это приведет в Китае, а за ним и во всем цивилизованном мире!

В Китае очень большая территория в сочетании с высокой плотностью населения, которая исторически обеспечивалась высокой продуктивностью рисоводства по сравнению с пшеницей и другими культурами, бывшими основой рациона в умеренном поясе до начала "колумбианского обмена" с Америкой (после появления картофеля плотность населения и урбанизация в Европе тоже начали расти, чему есть много свидетельств историков и ). Знаменитый французский историк Фернан Бродель в своей книге "Структуры повседневности возможное и невозможное" (глава "Чудо рисовых плантаций") приводит оценки, что в XVIII веке гектар рисового поля производил 7350 килокалорий, а гектар пшеничного - только 1500.

Сейчас в Китае западные провинции и автономные районы с их плоскогорьями и пустынями имеют низкую , в то время как основная масса жителей сконцентрирована в восточной части страны, на плодородной Великой Китайской равнине. Плотность населения большинства восточных провинций превышает 200 человек на квадратный километр, а в самой густонаселённой провинции Цзянсу превышает 760 чел./кв.км (для сравнения, в Германии этот показатель составляет 230 чел/кв.км, в Нидерландах, самой густонаселённой стране Европы - более 400, в Индии в среднем тоже около 400).

Первенство Китая и Индии по численности населения сложилось не вчера: в , по оценкам демографов, суммарная доля этих двух стран в населении мира составляла 41%, - около 42% (с учётом современных Пакистана, Бангладеш и Мьянмы, входивших в начале века в состав Британской Индии). При этом доля Китая за прошедший век не увеличилась, а, напротив, сократилась с четверти мирового населения в 1900 до 18,5% в 2016. Это связано в первую очередь с падением рождаемости в Китае как за счёт политики правительства, так и за счёт объективных процессов урбанизации, повышения образованности населения и выхода женщин на рынок труда: в той же Индии и других развивающихся странах эти процессы тоже шли, но намного медленнее.

Что касается крайне высокого уровня рождаемости у китайцев, то это просто распространённый в России стереотип, не подтверждающийся реальными фактами. Мне уже развеивать данный миф на этом ресурсе. В двух словах повторю здесь основные тезисы: рождаемость в Китае низка (ниже, чем в России и США), и это не связано исключительно с политикой "одна семья - один ребёнок", т.к. в юрисдикциях с китайским населением, где этой политики нет (Тайвань, Гонконг, Сингапур, а также китайские диаспоры в других странах), рождаемость ещё ниже. Одна из причин этого - в высокой ценности образования и карьеры в китайской культуре. Китайцы не только сами откладывают рождение детей до достижения устойчивого общественного положения, но и заинтересованы не столько в количестве, сколько в "качестве" детей. Скорее всего, в самом ближайшем будущем перед правительством КНР, как и перед российским, встанет задача стимулирования рождаемости.

«Жена, на которой женился, и лошадь, которую купил, - это чтобы ездить на них и плеткой учить», - гласит старая китайская пословица. А если кому-то не нравится сравнение с лошадью, то есть и другое: иероглиф «семья» в китайском языке состоит из сочетания знаков «крыша» и «свинья». Вот так: свиньи, живущие под одной крышей. Свинья, конечно, животное полезное и даже симпатичное. Но отношения человека и свиньи, как правило, лишены романтики. Точно так же отношения китайца с его женой традиционно лишены не только романтики, но и обычного человеческого тепла. По крайней мере, их лишены внешние отношения, продиктованные традицией и ритуалом. В старом Китае считалось абсолютно неприличным, если муж публично или даже в среде родственников оказывал жене какое-либо внимание. Предполагалось, что любовь к жене умаляет его преданность родителям. Китайская литература молчит о любви. В ней, как правило, нет ни страсти, ни флирта. А если любовь, в виде исключения, и возникнет, то исход ее будет печален. Впрочем, любви, как правило, просто негде было возникнуть. Конфуцианская мораль, которая в течение двух с половиной тысячелетий господствовала в китайском обществе, практически запрещала общение между мужчинами и женщинами. Хорошо ли поступил человек, протянувший руку утопающей женщине? Вопрос, с точки зрения конфуцианца, весьма спорный: ведь спасатель коснулся ее руки. Далеко не все одобряли такую безнравственность. Предание гласит, что Конфуций не рекомендовал мужчинам и женщинам сидеть за одним столом. Если женщина встречала на улице мужчину, она должна была перейти на другую сторону. Конфуций говорил: «В доме труднее всего иметь дело с женщинами и слугами. Если их приблизить, они становятся дерзкими, а если отдалить - озлобляются». О том, насколько изолированно жили китайские женщины, говорит один забавный эпизод из жизни Конфуция. Когда знаменитый философ гостил в царстве Вэй, местный правитель по имени Лин-гун был женат на женщине, имевшей исключительно дурную репутацию. Но ее заинтересовал заезжий мудрец, и царица пожелала увидеть Конфуция. Дважды Наньцзы присылала ему приглашения, и дважды мудрец под разными предлогами отказывался от аудиенции. Когда же ему пришло третье приглашение, отказаться было уже невозможно, и Конфуций отправился во дворец. Он сделал это втайне от учеников, ибо встреча с женщиной, да еще имевшей дурную репутацию, хотя бы она и была царицей, расходилась с моралью, которую Конфуций проповедовал. Скрытно вошел он в покои Наньцзы, отвесил поклон и некоторое время стоял недвижно. Царица смотрела на него сквозь узорчатый полог. Наньцзы была женщина своенравная, она полностью подчинила себе слабовольного царя и привыкла удовлетворять все свои прихоти, но даже она не посмела бы выйти из-за полога или заговорить с незнакомым мужчиной. Насмотревшись на мудреца, Наньцзы поклонилась, и по звону ее яшмовых подвесок Конфуций понял, что аудиенция окончена. Он, в свою очередь, молча отвесил поклон и вернулся домой. Ученики, узнавшие о визите мудреца к царице, были возмущены тем, что их учитель так грубо нарушил приличия и «общался» с посторонней женщиной. Понятно, что в таких условиях романтические влюбленности в Китае были редкостью. А вот жениться любой китаец считал своим долгом перед семьей: ведь жена - это работница. Поговорка китайских крестьян гласит: «Женщина сильнее мужчины». И эта женщина, попав абсолютно бесправной в новую семью, действительно должна была трудиться как рабыня, беспрекословно подчиняясь свекрови и мужу. Кроме того, китайцу нужны были сыновья: ведь только сын может заботиться о духе отца, когда тот умрет. Поэтому китайские юноши охотно вступали в брак. Впрочем, их согласия никто особенно не спрашивал: всё решали родители. Девушки тоже стремились замуж. С самого детства девочка чувствовала себя чужой в родном доме. В «Книге Песен», древнейшем литературном памятнике Китая, говорится: «Когда рождается мальчик, его кладут на постель и дают ему играть с яшмой; когда рождается девочка, ее кладут на пол и дают ей играть с черепками». Девочке запрещалось играть с мальчиками, даже с родными братьями. Но ее приучали повиноваться этим братьям, закладывая основу грядущего повиновения мужу. Китайцы не воспринимали дочерей как членов своей семьи: ведь им все равно предстояло эту семью покинуть. От дочерей часто скрывали секреты семейного ремесла, чтобы они не передали их семье мужа. Если девушка умирала, не успев выйти замуж, ее поминальная табличка не могла стоять на семейном алтаре в родительском доме: ведь в этом доме дочь была лишь временной гостьей. И родители иногда выдавали ее замуж «посмертно», перенеся табличку с ее именем в дом «мужа». Если девушке не удавалось выйти замуж, ее положение становилось еще печальнее. Женщины без семьи были в Китае изгоями. Не принятые родительской семьей, они часто оканчивали свои дни в специальных «приютах для старых дев» или вынуждены были становиться проститутками. Поэтому, несмотря на то что жизнь замужней китаянки была полна, по крайней мере поначалу, унижений и тяжелой работы, китайские девушки стремились к замужеству. Впрочем, от них, как и от юношей, в этом вопросе ничего не зависело. История Китая насчитывает больше четырех тысяч лет. Но китайцы привержены традиции, поэтому можно с уверенностью сказать: свадебный обряд, каким его застали этнографы начала XX века, уходит корнями в далекое прошлое. Примерно так создавались семьи сотни, а может быть, и тысячи лет назад. Это была очень сложная процедура. Иногда жившие неподалеку два клана испокон века обменивались невестами, но инициатива исходила обычно от семьи жениха. Его многочисленные родственники собирались на семейный совет. Особо значимым было мнение брата матери, существовала даже поговорка: «На небесах Небесный владыка, на земле - дядя по матери». Родня подробно обсуждала потенциальных невест. Очень важно было, чтобы фамилия невесты не совпадала с фамилией жениха. При этом степень родства не имела значения, в некоторых местностях было принято жениться на двоюродных сестрах. Но брак между однофамильцами был категорически запрещен, и запрет этот сохраняется по сей день. Китайцы верят, что его нарушение грозит и семье, и потомству страшными несчастьями. На юге Китая девушка считалась созревшей для замужества в пятнадцать, а на севере - в шестнадцать-семнадцать лет. Когда подходящая кандидатура была найдена, прежде чем засылать сватов, надо было получить согласие умерших предков. Предкам приносили положенные жертвы, и если они давали согласие на брак (что подтверждалось гадателями), то отец жениха посылал родителям невесты дикого гуся - символ брачного предложения. Это предложение было лишь предварительным. Гусь гусем, но нельзя же вводить в дом невесту, не зная ее гороскопа. Да и семья невесты обычно не сразу принимала предложение. Впрочем, отвергала она его, даже если жених оказывался совсем неподходящим, тоже не сразу: спешить в этом вопросе считалось невежливым. Поэтому сваты бегали туда и сюда и носили подарки, пока наконец родители девушки не выдавали им документ, удостоверявший год, месяц, день и час рождения невесты. Тогда родители жениха составляли аналогичный документ, отдавали обе бумаги гадателям, и те выносили окончательный вердикт. Теперь наставала пора для обмена брачными поручительствами. В них записывали не только сведения о молодых, но и имена, ранги и должности глав обоих семейств на протяжении трех последних поколений; перечислялись проживавшие с ними родственники; обнародовался список всего семейного имущества. Со стороны невесты прилагался еще и список приданого. Здесь же указывали размеры выкупа за невесту. Выкуп этот назывался чайными деньгами, потому что чай считался символом плодородия и супружеской верности. Так что жених как бы давал семье невесты «на чай», но размер выкупа, конечно, был несоизмерим с «чаевыми». Поручительства писали на листках «счастливого» красного цвета с изображениями дракона и феникса. Вообще, красный цвет в Китае до того, как он стал цветом революции, был цветом свадьбы. Красными были и одежда невесты, и паланкин, в котором ее приносили к дому будущего супруга, и свадебные свечи... Наверное, свадебная процессия в средневековом Китае напоминала первомайскую демонстрацию. Но до этой процессии еще надо было дожить. А пока что и невесте, и жениху, и их семьям предстояло еще пройти через множество церемоний. Впрочем, выражение «надо было дожить» не совсем корректно. После подписания контракта жить было уже не обязательно. В случае смерти одного из бра- чующихся брак мог все равно состояться. Случалось, что невеста становилась вдовой еще до свадьбы, но она все равно переходила в дом умершего жениха. А если умирала она сама, то поминальную табличку с ее именем приносили в дом ее супруга и его дети от других браков должны были почитать умершую как покойную мать. Но не будем о грустном. Обычно и жених, и невеста были живы-здоровы, и семья жениха посылала невесте дары: серьги, браслеты и отрезы материи - естественно, красной. В специальные красные короба были уложены лакомства: дорогой рис, чай, соль... Обязательно присутствовали несколько парных предметов: две бараньих ноги, выпеченные из теста фигурки кролика и крольчихи, две рыбы... Согласно обычаю семья невесты половину подарков возвращала обратно, добавив к ним свои дары: одежду, обувь, письменные принадлежности. Очень часто случалось, что жених впервые мог увидеть невесту только на свадьбе. Но в некоторых районах Китая существовала традиция предварительной встречи молодых. До этого момента от брака еще можно было отказаться, хотя такое случалось очень редко. Но если жених на смотринах втыкал невесте в волосы золотую шпильку, хода назад не было. Если же невеста вместо шпильки получала две штуки шелка, это значило, что шелком она будет утешаться вместо свадьбы... Впрочем, еще во времена династии Мин смотрины были отменены, и теперь молодые впервые встречались, когда невеста в разгар свадебных торжеств переходила в дом жениха. Но вот день свадьбы назначен гадателями. Тем временем «китайские церемонии» продолжались. Продолжался и обмен подарками. Семья жениха посылала невесте золотых рыбок (символ плодородия), круглые лепешки из риса или пшеницы. А за три дня до свадьбы девушка получала зажаренную свинью, барана, петуха и курицу и туалетные принадлежности. Родители невесты тем временем отсылали в дом жениха приданое: мебель, постельное белье, личные вещи... Сама же невеста должна была еще строже, чем обычно, соблюдать затворничество. Ей надлежало сидеть на женской половине дома и плакать. Плакать помогали приглашенные для этого подружки. А когда плакать надоедало, разрешалось петь песни, поносящие сватов, жениха и даже его родителей. Жених в этих песнях именовался «алчным псом» и «волосатым насекомым». Но употреблять такие выражения по отношению к своему благоверному женщина могла один-единственный раз в жизни. Пройдет совсем немного времени, и законная жена не будет сметь даже глаз поднять на новых родственников. А за ругань в адрес мужа по Танскому уголовному кодексу жена могла схлопотать до года каторжных работ. Излив в последний раз душу, невеста угощалась ритуальной трапезой из присланных женихом свиньи и петуха. Накануне свадьбы ей полагалось также съесть куриную шейку, крылышко и два вареных яйца. Жених тем временем пировал в своем доме. Главной фигурой для него сейчас был брат матери, которого он должен был угостить «четырьмя большими блюдами», в том числе обязательной просяной кашей с мясом. Одновременно в доме жениха готовились к встрече невесты: делали косметический ремонт, белили стены. Впрочем, сам жених в этом обычно не участвовал: готовить дом к свадьбе могли только люди, имеющие детей. Над супружеским ложем они развешивали четыре небольших свертка с вареным рисом и один, центральный, - побольше. Он поче- му-то назывался «матерью». Под кровать клали пять монет, выпущенных пятью разными императорами. На кровать ставили деревянную мерку с рисом, сверху клали ножницы, маленькие весы, зеркало, и лук со стрелами. В день свадьбы невеста облачалась в красное платье (иногда его заменяли зеленым) и красный халат. К ее одежде прикрепляли два мешочка, в которых лежали персик и собачья шерсть. Сложный головной убор невесты напоминал корону императрицы. Это был металлический каркас, украшенный птичьими перьями, стеклянными подвесками, шелковыми помпонами и медальонами, крепившимися на пружинках. Лицо невесты скрывала красная фата с вышитым драконом. А под фатой девушка была густо набелена, нарумянена и накрашена. Косметика - не дань кокетству, а дань ритуалу. И даже самая строгая свекровь не осудит невесту за выщипанные брови и подбритые на лбу волосы, за слой пудры и румян, за пунцовые, нарисованные кружочком губы - так повелось испокон веков. А еще повелось, чтобы это лицо, скорее напоминающее маску, оставалось бесстрастным, подобно маске. И уж конечно, на нем не должна была появляться улыбка: улыбаться, а тем более смеяться и обнажать зубы на людях считалось крайне неприличным. Впрочем, в день свадьбы невесте было неприлично не только улыбаться, но даже ходить и разговаривать. Когда за ней в определенный гадателем час присылали паланкин, она продолжала неподвижно сидеть на стуле, и единственное, что ей дозволялось, это плакать под своей фатой. Хотя плакать она, скорее всего, тоже не могла: несмываемой косметики тогда не существовало, а слезы могли нарушить тщательно нанесенную ритуальную раскраску. Так что дозволение плакать, скорее всего, носило символический характер. Но плачущую или не плачущую, неподвижную невесту вместе со стулом загружали в паланкин, вокруг взрывали хлопушки, разбрасывали зерна, и свадебный кортеж отправлялся к дому жениха. Выглядело это, наверное, достаточно внушительно. Если жених с невестой принадлежали к правящему классу, церемония обязательно проходила ночью. Перед паланкином шли факельщики, за ними - музыканты. Кто-то обязательно нес красный зонт и чайник, цветы, красные свечи... Когда процессия прибывала к дому жениха, он и его родня были готовы к встрече - но не с невестой, а со злыми духами, которых она могла привезти с собой. Конечно, невесту провожали и несли со всяческими предосторожностями, да и в паланкине у нее кроме мешочков с талисманами, пришитых к платью, лежало бронзовое зеркало, которого, как известно, духи не переносят. Иногда это зеркало вешали ей на грудь. И тем не менее лишний раз подстраховаться никогда не помешает. Поэтому когда паланкин с невестой вносили во двор, жених прежде всего обстреливал его из лука, дабы поразить тех злых духов, которые не испугались собачьей шерсти и зеркала. Родня помогала ему фейерверками. Потом паланкин проносили над огнем, вокруг раскидывали бобы и орехи - символы плодородия. Иногда паланкин окропляли петушиной кровью, это должно было окончательно добить злых духов, недостре- ленных женихом. Ну а для духов добрых тут же накрывался маленький столик с яствами. После чего разборки с духами на время прекращались и внимание присутствующих наконец обращалось к невесте. Паланкин опускали на землю, обратив его дверцу в «счастливую» сторону, и девушка выходила наружу. Ей подносили символические дары: кусочек сахара, сладкие лепешки и два вареных яйца, красное и синее. Были и дары более весомые: еще одно зеркало, гребень и кувшин с драгоценностями - подарок жениха. И вот, наконец, невеста направлялась к дому, в котором ей предстояло встретить свою новую семью. Эта семья была огромной, ведь в ее состав входило много поколений и живых, и мертвых. Причем мертвым она должна была представиться в первую очередь... Путь невесты был устлан циновками или ковром неизменного красного цвета. А иногда ее вносили в дом, но делал это не жених (в Китае мужчины не носят женщин на руках ни в прямом, ни в переносном смысле), а одна из женщин. В дверях невеста переступала через седло, потому что слово «седло» созвучно словам «покой» и «мир», и выходящий ей навстречу жених мог наконец впервые разглядеть свою суженую. Впрочем, видел он пока только фигуру, укутанную поверх платья в халат, и лицо, закрытое фатой. Жених подносил девушке два отреза красной ткани и календарь, и молодые шли к алтарям, где стояли таблички с именами умерших предков жениха. Девушка преклоняла колени перед каждым, причем новые родственники подталки вали ее сзади, это символизировало их власть и покорность невесты. И вот наконец после того, как молодые поклонились Небу, Земле и предкам, брак считался свершившимся. Теперь невеста могла скинуть фату, и жених, иногда впервые, видел лицо той, с которой он навеки связал свою судьбу (если, конечно, он мог разглядеть что-нибудь сквозь бесстрастную нарисованную маску). Поскольку за время общения новобрачных с добрыми духами духи злые могли активизироваться, жениху снова надлежало принять против них некоторые меры. Он вел невесту в предназначенную для новой семьи комнату и выпускал в каждый угол по стреле. После чего начинался свадебный пир. Молодым подносили связанные красной нитью бокалы с вином или чаем. На перевернутый вверх дном таз ставили миску с пельменями, символизирующими многочисленное потомство. Иногда жених и невеста обменивались туфлями, это означало, что они хотят дожить вместе до старости. Гости подносили молодым подарки, чаще всего это были конверты с деньгами, причем сумма в каждом из них обязательно была кратна сорока. Пир длился трое суток. А жених с невестой, завершив необходимые обряды, собирались удалиться в спальню. К этому времени невеста изменяла свою девичью прическу на женскую. Молодые успевали отведать специальную «лапшу долгой жизни», невероятная длина которой должна была удлинить их жизнь. На постель новобрачных стелили полотенце, которое утром предстояло предъявить свекрови. Но исполнить свои супружеские обязанности и должным образом запятнать полотенце молодым было не так-то просто. Демоны, как известно, не дремлют, и для борьбы с ними друзья новобрачных устраивали так называемый «переполох в брачных покоях». Ведь если «переполох» не создадут друзья, его могут создать демоны, а это гораздо опаснее. Впрочем, добросовестные гости творили в рамках «переполоха» такое, что невеста, возможно, предпочла бы демонов, ведь те хотя бы молчат... Друзья же отнюдь не молчали. Они бесконтрольно входили в спальню к молодым, обсуждали внешность невесты, отпускали непристойные шутки, распевали скабрезные песенки. Невеста не вправе была реагировать на это, а молодой супруг мог откупиться от незваных посетителей, но они заявлялись снова и снова или устраивали кошачьи концерты под окном у молодоженов. На третий день после свадьбы молодые наносили визит родителям жены. К этому времени вступал в силу этикет, согласно которому муж не должен был публично обращать никакого внимания на супругу. Поэтому ехали они каждый в своем паланкине. Вернуться надлежало в тот же день, потому что первый месяц после свадьбы молодой жене не дозволялось ночевать вне дома. Впрочем, в ее интересах было не отлучаться по ночам и постараться как можно скорее забеременеть. Ведь только после того, как жена рожала мужу мальчика-наследника, она начинала пользоваться в своей новой семье хоть какими-то правами. А пока что ей предстояло беспрекословно подчиняться мужу и свекрови. Еще одна причина, по которой молодой жене следовало позаботиться о наследнике, было то, что муж обладал правом развода, для которого имелись семь традиционных поводов. Первым в их списке стояло бесплодие жены. Сама женщина правом развода не пользовалась. Муж у китаянки чаще всего был на всю жизнь один. Вдовам традиционная мораль не рекомендовала повторное замужество. А вот мужчина вполне мог и при живой жене завести себе наложницу. Сохранился семейный кодекс эпохи Тан (VII-X века), подробно регламентирующий взаимоотношения мужа, жены и наложниц. Дело в том, что наложница была членом семьи, своего рода женой, но более низкого ранга. Причем если жена бывала только одна, наложниц можно было брать «без счета». Иногда невеста, входя в дом мужа, сразу приводила с собой младшую сестру или племянницу в качестве наложницы. Брак с такими женщинами оформлялся вполне официально, заключался контракт, передавались подарки и «чайные деньги». Как и в случае с женой, запрещалось брать наложницу-однофа- милицу. Запрещалось брать в наложницы рабынь, не дав им предварительно свободу. Существовали и другие ограничения. Например, чиновник не мог взять наложницу из семьи своего подчиненного, это наказывалось сотней палочных ударов. А если подчиненный все-таки предлагал своему начальнику какую-нибудь женщину в наложницы, это приравнивалось ко взятке. Наложница должна была называть главную жену госпожой. Она носила траур по главной жене, а главная жена по наложнице траура не носила. Муж тоже не носил траура по своей наложнице, если она не успела родить ему сына. Танский уголовный кодекс за все проступки мужа или чужого человека против наложницы предусматривал наказание на одну-две ступени ниже, чем за проступки против жены. Например, если раб насиловал наложницу хозяина, его наказание было на ступень ниже, чем за изнасилование жены. Муж за убийство собственной наложницы получал наказание на две ступени меньше, чем за убийство постороннего человека. А законная жена и вовсе могла прикончить наложницу без всяких уголовных последствий для себя, ей достаточно было доказать, что убийство совершено непредумышленно. Если же бедная наложница, не вынеся своего бесправного положения, осмеливалась обругать мужа, то ей грозило до полутора лет каторги (жене в аналогичной ситуации - «только» один год). Все, о чем мы говорили до сих пор, касается обычной китайской семьи. Но была в Китае и особая семья, где количество жен и наложниц исчислялось порою тысячами. Это - императорский гарем. Первым в Китае гаремом владел сын Желтого императора - мифического основателя Китая, жившего в III тысячелетии до нашей эры. У него была одна главная жена и три наложницы. Вчетвером они символизировали четыре стороны света, а вместе с императором составляли число пять, которое считалось священным. В правление древнейшей династии Ся число жен и наложниц было увеличено до двенадцати, в правление династии Инь - до тридцати девяти, а династии Чжоу - до ста двадцати. Каждый раз увеличение количества жен объяснялось символическим значением чисел: жен разбивали на группы и разряды и число женщин в каждом из них было исполнено высшего смысла. Правда, когда император Сюань-цзун довел число женщин до сорока тысяч, объяснить это нумерологией было уже трудно. В правление династии Тан гарем приобрел законченную структуру. В нем содержались главная жена, четыре младшие жены, девять прислужниц императрицы, девять «ученых девушек» и три группы по двадцать семь «младших девушек». Но не прав будет тот, кто подумает, будто жизнь китайского императора была полна любовных утех и поэтических наслаждений. Китайцы не были бы китайцами, если бы и здесь не ввели строжайший церемониал. Император был Сыном Неба, средоточием космических сил, подателем жизни на земле. Его власть была безгранична... Но заниматься любовью со своими женами он имел право только под строгим контролем евнухов! А евнухи - не лучшие наставники в любовных делах. И если Сын Неба не успевал завершить свои супружеские обязанности в отведенное для этого время, никакие силы Неба и Земли не могли отвратить роковой возглас камердинера: «Время истекло!» При гареме служило огромное количество евнухов. Один из них - главный камердинер императора - вел учет ночей, которые его владыка проводил с императрицей, чтобы в случае зачатия астрологи могли узнать его точную дату и время. Что же касается встреч с остальными женами и наложницами, то общение с ними выглядело примерно так. После ужина камердинер подносил своему повелителю поднос, на котором лежали зеленые карточки с именами жен и наложниц. Император мог выбрать одну из карточек. Тогда евнух отправлялся к избраннице, чтобы подготовить ее к «ночи любви». Но любовь любовью, а жизнь Сына Неба надлежало беречь, и охрана свой хлеб, точнее, рис ела не зря. Поэтому женщину, будь она даже любимая и любящая жена, раздевали донага, чтобы она не могла пронести под халатом кинжал. Потом ее заворачивали в безопасную, с точки зрения охранников, накидку из птичьих перьев и на закорках относили в спальню к августейшему супругу. С этого момента начинался отсчет времени. До нежностей ли тут было! Можно себе представить, как нервничал Сын Неба, поглядывая на песочные часы... Но вот за дверьми раздавался первый возглас: «Время истекло!» Второй возглас... Одновременностретьимвозгласом камердинер входил в спальню к бедному Сыну Неба и бесстрастно извлекал наложницу из постели. Императору надлежало сообщить евнуху, желает ли он иметь ребенка от этой встречи. Если «да», то время свидания заносилось в протокол. Если «нет», то принимались соответствующие меры. Китайская традиция вообще на удивление лишена эротики. Она сложилась, с одной стороны, под влиянием конфуцианства, которое считало женщину существом низшего порядка, а смысл жизни видело в нравственном самосовершенствовании и соблюдении ритуалов. В конфуцианской модели мира эросу места практически не оставалось, разве что в той мере, в какой он вынужденно необходим для деторождения. Сам Конфуций был рожден от брака семидесятилетнего старика по имени Шулян Хэ и шестнадцатилетней девушки. Первая жена Шулан Хэ родила ему восемь девочек. Вторая, на которой он женился на седьмом десятке, родила хромого мальчика, а калеки не могли приносить жертвы душам усопших. Чтобы обеспечить себе загробное благополучие, старик женился в третий раз, на этот раз более чем успешно. Он родил не только великого мудреца, но и человека, страстно приверженного ритуалу. Уж кто-кто, а Конфуций исправно заботился о душе усопшего родителя. Но сам Конфуций, рожденный от бесстрастного вынужденного союза, унаследовал и заповедал своим ученикам холодное отношение к женщинам. С другой стороны, китайцы находились под влиянием даосизма, который придавал большое значение сексу. Даосы верили, что сексуальные техники способствуют здоровью, долголетию и в пределе - бессмертию. Но и здесь отношение к женщине всегда было чисто функциональным, лишенным не только романтики, но даже и простого любования. Даосы называли сексуальные техники «искусством внутренних покоев» и отводили им соответствующее место между гимнастикой, дыхательными упражнениями и использованием разнообразных снадобий из киновари. Китайский мудрец Баопу- цзы сказал: Хотя вкушение снадобий и является основой продления жизни, можно одновременно с ними заниматься и регуляцией пневмы (дыхательные упражнения. - О.И.), и польза от такой практики быстро возрастет. Если же нет возможности достать снадобья, тогда достаточно заниматься регуляцией пневмы, и, исчерпав эти методы до конца, можно достичь долголетия в несколько сот лет. Хорошо вкупе с этим знать и искусство внутренних покоев, поскольку те, кто не знают искусства инь и ян, часто терпят истощение сил и им трудно почерпнуть силы из занятий регуляцией пневмы. В постели конфуцианство и даосизм вступали друг с другом в непримиримое противоречие. Ведь добрые граждане конфуцианцы исполняли супружеский долг прежде всего для того, чтобы иметь детей. А даосы, напротив, категорически настаивали на задержке семяизвержения и обещали за это все радости жизни от здоровья до бессмертия. Сохранился созданный на рубеже IV и III веков до нашей эры и записанный на сто одной бамбуковой планке трактат «Десять вопросов». В нем мудрые государи и бессмертные мудрецы делятся друг с другом сексуальным опытом: Если во время первого совокупления не расходуется сперма, то зрение и слух обретают зоркость и остроту. Если во время следующего совокупления сперма не расходуется, то голос становится ясным и громким. Если во время третьего совокупления сперма не расходуется, то кожа становится лучезарной. Если во время четвертого совокупления сперма не расходуется, то позвоночный столб и плечи укрепляются настолько, что их нельзя повредить. Если во время пятого совокупления сперма не расходуется, то ягодицы, область таза и ноги укрепляются. Если во время шестого совокупления сперма не расходуется, то все вены начинают хорошо сообщаться между собой. Если во время седьмого совокупления семя не расходуется, то долголетие может возрасти. Если во время девятого совокупления сперма не расходуется, то достигается проникновение в божественный разум. Можно только удивляться, что китайцы, следовавшие наставлениям своих даосских мудрецов, стали самым многочисленным народом на земле. Видимо, в постели конфуцианство одержало над даосизмом убедительную победу. Даосизм вступал в некоторое противоречие и с китайскими законами. Так, живший в IV веке нашей эры мудрец Гэ Хун рекомендовал китайцам заводить как можно большее число связей, считая, что мужчины «извлекают тем большие пользу и благо, чем с большим количеством женщин они общаются». Он ставил ученикам в пример родоначальника китайской государственности Желтого императора Хуан-ди, который имел тысячу двести женщин. Правда, мудрец подчеркивал, что одним количеством ничего не достигнешь, и настаивал на строжайшем соблюдении техники «искусства внутренних покоев» с каждой из этих тысячи двухсот женщин, буде прилежные ученики смогут обзавестись таким количеством. По-видимому китайцы вняли призывам мудрого учителя (а кто бы не внял!), потому что уже через триста лет, в правление династии Тан, в государстве пришлось издать специальные законы по защите нравственности. Танский кодекс «Тан люй шу и» четко регламентировал, в какие внебрачные связи вступать можно, а в какие нельзя и что за это будет. Выяснилось, что помимо жен и наложниц китаец имел право вступать в связи с жительницами «веселых кварталов» и с собственными рабынями. Все остальные связи подлежали уголовному наказанию. Причем закон рассматривал и подводил под статью все мыслимые и даже немыслимые варианты. Среди вариантов мыслимых была любовная связь раба и рабыни, за которую полагалось по девяносто ударов тяжелыми палками. Или добровольный союз неженатого китайца и незамужней китаянки, не связанных между собой ни родством, ни какой-либо иной иерархической связью, - за таковой союз полагалось полтора года каторги. Если же выяснялось, что китаянка замужем, то это являлось отягчающим обстоятельством. Наличие у распутницы мужа приравнивалось к нанесению тяжких телесных повреждений при изнасиловании. Если же человек вступал в беззаконную связь с родственницей, будь она даже «седьмой водой на киселе», ему грозило три года каторги. Педантичные законотворцы предусмотрели даже столь экзотические варианты грехопадения, как связь с сестрой собственного деда и с женой брата собственного деда. Юный соблазнитель старушки наказывался ссылкой за две тысячи ли (около 800 км. - О.И.), как и сама бабушка. Если же старушка умудрялась доказать, что она не хотела и что над ней совершено насилие, то бедного геронтофила казнили удушением. Впрочем, в стране, где сексуальные практики использовались для достижения долголетия, связь с сестрой деда не должна особо удивлять. Может быть, почтенная дама давно практиковала «искусство внутренних покоев» и научилась сохранять вечную молодость. Кроме того, как писал китайский литератор VII века Вэй Юн, «настоящая красавица в каждом возрасте имеет свои прелести. В юности, когда ей лет пятнадцать или шестнадцать, она подобна гибкой иве, благоухающему цветку или весеннему дождю: телом чиста и непорочна, личиком гладка и нежна. В цветущем возрасте она подобна солнцу, сияющему в небесах, и луне, проливающей с высоты свой бледный свет... Когда же подступает старость и любовное чувство в ней ослабевает, к ней приходят мудрость и покой души. В такие годы она подобна выдержанном вину, или мандариновому плоду, тронутому ранним инеем, или же многоопытному полководцу, постигшему все тайны военного искусства». Женщине, может быть, и достаточно постигнуть все тайны, но как быть мужчине? С возрастом в постели у него возникают проблемы, против которых опыт бессилен, а виагры во времена древних даосских мудрецов не существовало. Но на то они и мудрецы, чтобы решать любые проблемы. Легендарный даосский учитель Да-чэн рекомендовал своим сексуально озабоченным ученикам для повышения потенции добавлять в пищу мясо птиц, есть весенние воробьиные яйца и возбуждать себя «мясом умеющих кричать петухов», особое предпочтение отдавая семенникам. Кроме того, даосы рекомендуют пить пшенный отвар, есть душистый лук и плоды кипариса. Современная китайская народная медицина тоже не стоит в стороне от проблемы импотенции, хотя сегодня китайцам с их демографическими проблемами об увеличении потенции заботиться как будто бы не резонно. Но это - на уровне государственной политики. А отдельно взятый китаец в случае семейных проблем (а других в Китае нет, там снова приняли закон, запрещающий внебрач ное сожительство) использует надежный дедовский рецепт: Взять молодую курицу, не несшую яиц, внутрь положить 500 г черепашьего мяса, 9 г белого перца (плоды того же растения, что и черный перец, но снятые в зрелом виде и освобожденные от оболочки) и 500 г нерафинированного (коричневого) сахара. Курицу положить в горшок, залить одним литром рисовой водки и варить под крышкой до готовности. Есть небольшими порциями в течение двух-трех дней (бульон тоже выпить!). При необходимости повторить через две недели. Дедовские рецепты, соединенные с конфуцианскими семейными добродетелями и даосскими сексуальными техниками, дают потрясающие результаты. Сегодня в мире насчитывается примерно 1 300 000 000 китайцев. А попытки государства ограничить рождаемость приводят к непредсказуемым результатам. Например, в сегодняшнем Китае невест значительно меньше, чем женихов. Дело в том, что представителям коренной национальности Китая, ханьцам, живущим в городе, разрешено заводить только одного ребенка. Естественно, как только женщина узнает, что она ждет девочку, она немедленно избавляется от плода: без девочки в семье обойдутся, а без мальчика - нет. Сельским жителям разрешено иметь двух детей, но и они не желают рисковать и стараются по возможности рожать мальчиков. В результате к 2010 году в Китае будет 40 миллионов «лишних» мужчин. Но их уже и сейчас немало. Толпы необустроен- ных женихов бродят по Китаю, воровство невест начинает входить в обычай. И не удивительно, ведь цена невесты в провинции Хебей, например, составляет 600 долларов - около трех месячных зарплат. В результате меняются брачные традиции: раньше жених (точнее, семья жениха) выбирал невесту. Теперь все чаще невеста выбирает жениха. Китаянкам есть из кого выбирать. Правда, чтобы сделать этот выбор, сегодняшним невестам приходится долго ждать. Минимальный возраст для вступления в брак составляет сегодня в Китае 20 лет для женщин и 22 года для мужчин.

Почему китайцев так много

«Жена, на которой женился, и лошадь, которую купил, – это чтобы ездить на них и плеткой учить», – гласит старая китайская пословица. А если кому-то не нравится сравнение с лошадью, то есть и другое: иероглиф «семья» в китайском языке состоит из сочетания знаков «крыша» и «свинья». Вот так: свиньи, живущие под одной крышей. Свинья, конечно, животное полезное и даже симпатичное. Но отношения человека и свиньи, как правило, лишены романтики. Точно так же отношения китайца с его женой традиционно лишены не только романтики, но и обычного человеческого тепла. По крайней мере, их лишены внешние отношения, продиктованные традицией и ритуалом. В старом Китае считалось абсолютно неприличным, если муж публично или даже в среде родственников оказывал жене какое-либо внимание. Предполагалось, что любовь к жене умаляет его преданность родителям.

Китайская литература молчит о любви. В ней, как правило, нет ни страсти, ни флирта. А если любовь, в виде исключения, и возникнет, то исход ее будет печален. Впрочем, любви, как правило, просто негде было возникнуть. Конфуцианская мораль, которая в течение двух с половиной тысячелетий господствовала в китайском обществе, практически запрещала общение между мужчинами и женщинами.

Хорошо ли поступил человек, протянувший руку утопающей женщине? Вопрос, с точки зрения конфуцианца, весьма спорный: ведь спасатель коснулся ее руки. Далеко не все одобряли такую безнравственность.

Предание гласит, что Конфуций не рекомендовал мужчинам и женщинам сидеть за одним столом. Если женщина встречала на улице мужчину, она должна была перейти на другую сторону. Конфуций говорил: «В доме труднее всего иметь дело с женщинами и слугами. Если их приблизить, они становятся дерзкими, а если отдалить – озлобляются».

О том, насколько изолированно жили китайские женщины, говорит один забавный эпизод из жизни Конфуция. Когда знаменитый философ гостил в царстве Вэй, местный правитель по имени Лингун был женат на женщине, имевшей исключительно дурную репутацию. Но ее заинтересовал заезжий мудрец, и царица пожелала увидеть Конфуция. Дважды Наньцзы присылала ему приглашения, и дважды мудрец под разными предлогами отказывался от аудиенции. Когда же ему пришло третье приглашение, отказаться было уже невозможно, и Конфуций отправился во дворец. Он сделал это втайне от учеников, ибо встреча с женщиной, да еще имевшей дурную репутацию, хотя бы она и была царицей, расходилась с моралью, которую Конфуций проповедовал.

Скрытно вошел он в покои Наньцзы, отвесил поклон и некоторое время стоял недвижно. Царица смотрела на него сквозь узорчатый полог. Наньцзы была женщина своенравная, она полностью подчинила себе слабовольного царя и привыкла удовлетворять все свои прихоти, но даже она не посмела бы выйти из-за полога или заговорить с незнакомым мужчиной. Насмотревшись на мудреца, Наньцзы поклонилась, и по звону ее яшмовых подвесок Конфуций понял, что аудиенция окончена. Он, в свою очередь, молча отвесил поклон и вернулся домой. Ученики, узнавшие о визите мудреца к царице, были возмущены тем, что их учитель так грубо нарушил приличия и «общался» с посторонней женщиной.

Понятно, что в таких условиях романтические влюбленности в Китае были редкостью. А вот жениться любой китаец считал своим долгом перед семьей: ведь жена – это работница. Поговорка китайских крестьян гласит: «Женщина сильнее мужчины». И эта женщина, попав абсолютно бесправной в новую семью, действительно должна была трудиться как рабыня, беспрекословно подчиняясь свекрови и мужу. Кроме того, китайцу нужны были сыновья: ведь только сын может заботиться о духе отца, когда тот умрет. Поэтому китайские юноши охотно вступали в брак. Впрочем, их согласия никто особенно не спрашивал: всё решали родители.

Девушки тоже стремились замуж. С самого детства девочка чувствовала себя чужой в родном доме. В «Книге Песен», древнейшем литературном памятнике Китая, говорится: «Когда рождается мальчик, его кладут на постель и дают ему играть с яшмой; когда рождается девочка, ее кладут на пол и дают ей играть с черепками». Девочке запрещалось играть с мальчиками, даже с родными братьями. Но ее приучали повиноваться этим братьям, закладывая основу грядущего повиновения мужу. Китайцы не воспринимали дочерей как членов своей семьи: ведь им все равно предстояло эту семью покинуть. От дочерей часто скрывали секреты семейного ремесла, чтобы они не передали их семье мужа. Если девушка умирала, не успев выйти замуж, ее поминальная табличка не могла стоять на семейном алтаре в родительском доме: ведь в этом доме дочь была лишь временной гостьей. И родители иногда выдавали ее замуж «посмертно», перенеся табличку с ее именем в дом «мужа».

Если девушке не удавалось выйти замуж, ее положение становилось еще печальнее. Женщины без семьи были в Китае изгоями. Не принятые родительской семьей, они часто оканчивали свои дни в специальных «приютах для старых дев» или вынуждены были становиться проститутками. Поэтому, несмотря на то что жизнь замужней китаянки была полна, по крайней мере поначалу, унижений и тяжелой работы, китайские девушки стремились к замужеству. Впрочем, от них, как и от юношей, в этом вопросе ничего не зависело.

История Китая насчитывает больше четырех тысяч лет. Но китайцы привержены традиции, поэтому можно с уверенностью сказать: свадебный обряд, каким его застали этнографы начала XX века, уходит корнями в далекое прошлое. Примерно так создавались семьи сотни, а может быть, и тысячи лет назад. Это была очень сложная процедура.

Иногда жившие неподалеку два клана испокон века обменивались невестами, но инициатива исходила обычно от семьи жениха. Его многочисленные родственники собирались на семейный совет. Особо значимым было мнение брата матери, существовала даже поговорка: «На небесах Небесный владыка, на земле – дядя по матери». Родня подробно обсуждала потенциальных невест. Очень важно было, чтобы фамилия невесты не совпадала с фамилией жениха. При этом степень родства не имела значения, в некоторых местностях было принято жениться на двоюродных сестрах. Но брак между однофамильцами был категорически запрещен, и запрет этот сохраняется по сей день. Китайцы верят, что его нарушение грозит и семье, и потомству страшными несчастьями.

На юге Китая девушка считалась созревшей для замужества в пятнадцать, а на севере – в шестнадцать – семнадцать лет. Когда подходящая кандидатура была найдена, прежде чем засылать сватов, надо было получить согласие умерших предков. Предкам приносили положенные жертвы, и если они давали согласие на брак (что подтверждалось гадателями), то отец жениха посылал родителям невесты дикого гуся – символ брачного предложения. Это предложение было лишь предварительным. Гусь гусем, но нельзя же вводить в дом невесту, не зная ее гороскопа. Да и семья невесты обычно не сразу принимала предложение. Впрочем, отвергала она его, даже если жених оказывался совсем неподходящим, тоже не сразу: спешить в этом вопросе считалось невежливым. Поэтому сваты бегали туда и сюда и носили подарки, пока наконец родители девушки не выдавали им документ, удостоверявший год, месяц, день и час рождения невесты. Тогда родители жениха составляли аналогичный документ, отдавали обе бумаги гадателям, и те выносили окончательный вердикт.

Теперь наставала пора для обмена брачными поручительствами. В них записывали не только сведения о молодых, но и имена, ранги и должности глав обоих семейств на протяжении трех последних поколений; перечислялись проживавшие с ними родственники; обнародовался список всего семейного имущества. Со стороны невесты прилагался еще и список приданого. Здесь же указывали размеры выкупа за невесту. Выкуп этот назывался чайными деньгами, потому что чай считался символом плодородия и супружеской верности. Так что жених как бы давал семье невесты «на чай», но размер выкупа, конечно, был несоизмерим с «чаевыми».

Поручительства писали на листках «счастливого» красного цвета с изображениями дракона и феникса. Вообще, красный цвет в Китае до того, как он стал цветом революции, был цветом свадьбы. Красными были и одежда невесты, и паланкин, в котором ее приносили к дому будущего супруга, и свадебные свечи… Наверное, свадебная процессия в средневековом Китае напоминала первомайскую демонстрацию.

Но до этой процессии еще надо было дожить. А пока что и невесте, и жениху, и их семьям предстояло еще пройти через множество церемоний. Впрочем, выражение «надо было дожить» не совсем корректно. После подписания контракта жить было уже не обязательно. В случае смерти одного из брачующихся брак мог все равно состояться. Случалось, что невеста становилась вдовой еще до свадьбы, но она все равно переходила в дом умершего жениха. А если умирала она сама, то поминальную табличку с ее именем приносили в дом ее супруга и его дети от других браков должны были почитать умершую как покойную мать.

Но не будем о грустном. Обычно и жених, и невеста были живы-здоровы, и семья жениха посылала невесте дары: серьги, браслеты и отрезы материи – естественно, красной. В специальные красные короба были уложены лакомства: дорогой рис, чай, соль… Обязательно присутствовали несколько парных предметов: две бараньих ноги, выпеченные из теста фигурки кролика и крольчихи, две рыбы… Согласно обычаю семья невесты половину подарков возвращала обратно, добавив к ним свои дары: одежду, обувь, письменные принадлежности.

Очень часто случалось, что жених впервые мог увидеть невесту только на свадьбе. Но в некоторых районах Китая существовала традиция предварительной встречи молодых. До этого момента от брака еще можно было отказаться, хотя такое случалось очень редко. Но если жених на смотринах втыкал невесте в волосы золотую шпильку, хода назад не было. Если же невеста вместо шпильки получала две штуки шелка, это значило, что шелком она будет утешаться вместо свадьбы… Впрочем, еще во времена династии Мин смотрины были отменены, и теперь молодые впервые встречались, когда невеста в разгар свадебных торжеств переходила в дом жениха.

Но вот день свадьбы назначен гадателями. Тем временем «китайские церемонии» продолжались. Продолжался и обмен подарками. Семья жениха посылала невесте золотых рыбок (символ плодородия), круглые лепешки из риса или пшеницы. А за три дня до свадьбы девушка получала зажаренную свинью, барана, петуха и курицу и туалетные принадлежности. Родители невесты тем временем отсылали в дом жениха приданое: мебель, постельное белье, личные вещи…

Сама же невеста должна была еще строже, чем обычно, соблюдать затворничество. Ей надлежало сидеть на женской половине дома и плакать. Плакать помогали приглашенные для этого подружки. А когда плакать надоедало, разрешалось петь песни, поносящие сватов, жениха и даже его родителей. Жених в этих песнях именовался «алчным псом» и «волосатым насекомым». Но употреблять такие выражения по отношению к своему благоверному женщина могла один-единственный раз в жизни. Пройдет совсем немного времени, и законная жена не будет сметь даже глаз поднять на новых родственников. А за ругань в адрес мужа по Танскому уголовному кодексу жена могла схлопотать до года каторжных работ.

Излив в последний раз душу, невеста угощалась ритуальной трапезой из присланных женихом свиньи и петуха. Накануне свадьбы ей полагалось также съесть куриную шейку, крылышко и два вареных яйца.

Жених тем временем пировал в своем доме. Главной фигурой для него сейчас был брат матери, которого он должен был угостить «четырьмя большими блюдами», в том числе обязательной просяной кашей с мясом.

Одновременно в доме жениха готовились к встрече невесты: делали косметический ремонт, белили стены. Впрочем, сам жених в этом обычно не участвовал: готовить дом к свадьбе могли только люди, имеющие детей. Над супружеским ложем они развешивали четыре небольших свертка с вареным рисом и один, центральный, – побольше. Он почему-то назывался «матерью». Под кровать клали пять монет, выпущенных пятью разными императорами. На кровать ставили деревянную мерку с рисом, сверху клали ножницы, маленькие весы, зеркало, и лук со стрелами.

В день свадьбы невеста облачалась в красное платье (иногда его заменяли зеленым) и красный халат. К ее одежде прикрепляли два мешочка, в которых лежали персик и собачья шерсть. Сложный головной убор невесты напоминал корону императрицы. Это был металлический каркас, украшенный птичьими перьями, стеклянными подвесками, шелковыми помпонами и медальонами, крепившимися на пружинках. Лицо невесты скрывала красная фата с вышитым драконом. А под фатой девушка была густо набелена, нарумянена и накрашена. Косметика – не дань кокетству, а дань ритуалу. И даже самая строгая свекровь не осудит невесту за выщипанные брови и подбритые на лбу волосы, за слой пудры и румян, за пунцовые, нарисованные кружочком губы – так повелось испокон веков. А еще повелось, чтобы это лицо, скорее напоминающее маску, оставалось бесстрастным, подобно маске. И уж конечно, на нем не должна была появляться улыбка: улыбаться, а тем более смеяться и обнажать зубы на людях считалось крайне неприличным.

Впрочем, в день свадьбы невесте было неприлично не только улыбаться, но даже ходить и разговаривать. Когда за ней в определенный гадателем час присылали паланкин, она продолжала неподвижно сидеть на стуле, и единственное, что ей дозволялось, это плакать под своей фатой. Хотя плакать она, скорее всего, тоже не могла: несмываемой косметики тогда не существовало, а слезы могли нарушить тщательно нанесенную ритуальную раскраску. Так что дозволение плакать, скорее всего, носило символический характер. Но плачущую или не плачущую, неподвижную невесту вместе со стулом загружали в паланкин, вокруг взрывали хлопушки, разбрасывали зерна, и свадебный кортеж отправлялся к дому жениха.

Выглядело это, наверное, достаточно внушительно. Если жених с невестой принадлежали к правящему классу, церемония обязательно проходила ночью. Перед паланкином шли факельщики, за ними – музыканты. Кто-то обязательно нес красный зонт и чайник, цветы, красные свечи…

Когда процессия прибывала к дому жениха, он и его родня были готовы к встрече – но не с невестой, а со злыми духами, которых она могла привезти с собой. Конечно, невесту провожали и несли со всяческими предосторожностями, да и в паланкине у нее кроме мешочков с талисманами, пришитых к платью, лежало бронзовое зеркало, которого, как известно, духи не переносят. Иногда это зеркало вешали ей на грудь. И тем не менее лишний раз подстраховаться никогда не помешает. Поэтому когда паланкин с невестой вносили во двор, жених прежде всего обстреливал его из лука, дабы поразить тех злых духов, которые не испугались собачьей шерсти и зеркала. Родня помогала ему фейерверками. Потом паланкин проносили над огнем, вокруг раскидывали бобы и орехи – символы плодородия. Иногда паланкин окропляли петушиной кровью, это должно было окончательно добить злых духов, недостреленных женихом. Ну а для духов добрых тут же накрывался маленький столик с яствами. После чего разборки с духами на время прекращались и внимание присутствующих наконец обращалось к невесте.

Паланкин опускали на землю, обратив его дверцу в «счастливую» сторону, и девушка выходила наружу. Ей подносили символические дары: кусочек сахара, сладкие лепешки и два вареных яйца, красное и синее. Были и дары более весомые: еще одно зеркало, гребень и кувшин с драгоценностями – подарок жениха.

И вот, наконец, невеста направлялась к дому, в котором ей предстояло встретить свою новую семью. Эта семья была огромной, ведь в ее состав входило много поколений и живых, и мертвых. Причем мертвым она должна была представиться в первую очередь… Путь невесты был устлан циновками или ковром неизменного красного цвета. А иногда ее вносили в дом, но делал это не жених (в Китае мужчины не носят женщин на руках ни в прямом, ни в переносном смысле), а одна из женщин. В дверях невеста переступала через седло, потому что слово «седло» созвучно словам «покой» и «мир», и выходящий ей навстречу жених мог наконец впервые разглядеть свою суженую. Впрочем, видел он пока только фигуру, укутанную поверх платья в халат, и лицо, закрытое фатой. Жених подносил девушке два отреза красной ткани и календарь, и молодые шли к алтарям, где стояли таблички с именами умерших предков жениха. Девушка преклоняла колени перед каждым, причем новые родственники подталкивали ее сзади, это символизировало их власть и покорность невесты.

И вот наконец после того, как молодые поклонились Небу, Земле и предкам, брак считался свершившимся. Теперь невеста могла скинуть фату, и жених, иногда впервые, видел лицо той, с которой он навеки связал свою судьбу (если, конечно, он мог разглядеть что-нибудь сквозь бесстрастную нарисованную маску).

Поскольку за время общения новобрачных с добрыми духами духи злые могли активизироваться, жениху снова надлежало принять против них некоторые меры. Он вел невесту в предназначенную для новой семьи комнату и выпускал в каждый угол по стреле. После чего начинался свадебный пир. Молодым подносили связанные красной нитью бокалы с вином или чаем. На перевернутый вверх дном таз ставили миску с пельменями, символизирующими многочисленное потомство. Иногда жених и невеста обменивались туфлями, это означало, что они хотят дожить вместе до старости. Гости подносили молодым подарки, чаще всего это были конверты с деньгами, причем сумма в каждом из них обязательно была кратна сорока.

Пир длился трое суток. А жених с невестой, завершив необходимые обряды, собирались удалиться в спальню. К этому времени невеста изменяла свою девичью прическу на женскую. Молодые успевали отведать специальную «лапшу долгой жизни», невероятная длина которой должна была удлинить их жизнь. На постель новобрачных стелили полотенце, которое утром предстояло предъявить свекрови. Но исполнить свои супружеские обязанности и должным образом запятнать полотенце молодым было не так-то просто. Демоны, как известно, не дремлют, и для борьбы с ними друзья новобрачных устраивали так называемый «переполох в брачных покоях».

Ведь если «переполох» не создадут друзья, его могут создать демоны, а это гораздо опаснее. Впрочем, добросовестные гости творили в рамках «переполоха» такое, что невеста, возможно, предпочла бы демонов, ведь те хотя бы молчат… Друзья же отнюдь не молчали. Они бесконтрольно входили в спальню к молодым, обсуждали внешность невесты, отпускали непристойные шутки, распевали скабрезные песенки. Невеста не вправе была реагировать на это, а молодой супруг мог откупиться от незваных посетителей, но они заявлялись снова и снова или устраивали кошачьи концерты под окном у молодоженов.

На третий день после свадьбы молодые наносили визит родителям жены. К этому времени вступал в силу этикет, согласно которому муж не должен был публично обращать никакого внимания на супругу. Поэтому ехали они каждый в своем паланкине. Вернуться надлежало в тот же день, потому что первый месяц после свадьбы молодой жене не дозволялось ночевать вне дома. Впрочем, в ее интересах было не отлучаться по ночам и постараться как можно скорее забеременеть. Ведь только после того, как жена рожала мужу мальчика-наследника, она начинала пользоваться в своей новой семье хоть какими-то правами. А пока что ей предстояло беспрекословно подчиняться мужу и свекрови.

Еще одна причина, по которой молодой жене следовало позаботиться о наследнике, было то, что муж обладал правом развода, для которого имелись семь традиционных поводов. Первым в их списке стояло бесплодие жены. Сама женщина правом развода не пользовалась. Муж у китаянки чаще всего был на всю жизнь один. Вдовам традиционная мораль не рекомендовала повторное замужество. А вот мужчина вполне мог и при живой жене завести себе наложницу.

Сохранился семейный кодекс эпохи Тан (VII-X века), подробно регламентирующий взаимоотношения мужа, жены и наложниц. Дело в том, что наложница была членом семьи, своего рода женой, но более низкого ранга. Причем если жена бывала только одна, наложниц можно было брать «без счета». Иногда невеста, входя в дом мужа, сразу приводила с собой младшую сестру или племянницу в качестве наложницы. Брак с такими женщинами оформлялся вполне официально, заключался контракт, передавались подарки и «чайные деньги». Как и в случае с женой, запрещалось брать наложницу-однофамилицу. Запрещалось брать в наложницы рабынь, не дав им предварительно свободу. Существовали и другие ограничения. Например, чиновник не мог взять наложницу из семьи своего подчиненного, это наказывалось сотней палочных ударов. А если подчиненный все-таки предлагал своему начальнику какую-нибудь женщину в наложницы, это приравнивалось ко взятке.

Наложница должна была называть главную жену госпожой. Она носила траур по главной жене, а главная жена по наложнице траура не носила. Муж тоже не носил траура по своей наложнице, если она не успела родить ему сына. Танский уголовный кодекс за все проступки мужа или чужого человека против наложницы предусматривал наказание на одну-две ступени ниже, чем за проступки против жены. Например, если раб насиловал наложницу хозяина, его наказание было на ступень ниже, чем за изнасилование жены. Муж за убийство собственной наложницы получал наказание на две ступени меньше, чем за убийство постороннего человека. А законная жена и вовсе могла прикончить наложницу без всяких уголовных последствий для себя, ей достаточно было доказать, что убийство совершено непредумышленно. Если же бедная наложница, не вынеся своего бесправного положения, осмеливалась обругать мужа, то ей грозило до полутора лет каторги (жене в аналогичной ситуации – «только» один год).

Все, о чем мы говорили до сих пор, касается обычной китайской семьи. Но была в Китае и особая семья, где количество жен и наложниц исчислялось порою тысячами. Это – императорский гарем.

Первым в Китае гаремом владел сын Желтого императора – мифического основателя Китая, жившего в III тысячелетии до нашей эры. У него была одна главная жена и три наложницы. Вчетвером они символизировали четыре стороны света, а вместе с императором составляли число пять, которое считалось священным. В правление древнейшей династии Ся число жен и наложниц было увеличено до двенадцати, в правление династии Инь – до тридцати девяти, а династии Чжоу – до ста двадцати. Каждый раз увеличение количества жен объяснялось символическим значением чисел: жен разбивали на группы и разряды и число женщин в каждом из них было исполнено высшего смысла. Правда, когда император Сюань-цзун довел число женщин до сорока тысяч, объяснить это нумерологией было уже трудно. В правление династии Тан гарем приобрел законченную структуру. В нем содержались главная жена, четыре младшие жены, девять прислужниц императрицы, девять «ученых девушек» и три группы по двадцать семь «младших девушек».

Но не прав будет тот, кто подумает, будто жизнь китайского императора была полна любовных утех и поэтических наслаждений. Китайцы не были бы китайцами, если бы и здесь не ввели строжайший церемониал. Император был Сыном Неба, средоточием космических сил, подателем жизни на земле.

Его власть была безгранична… Но заниматься любовью со своими женами он имел право только под строгим контролем евнухов! А евнухи – не лучшие наставники в любовных делах. И если Сын Неба не успевал завершить свои супружеские обязанности в отведенное для этого время, никакие силы Неба и Земли не могли отвратить роковой возглас камердинера: «Время истекло!»

При гареме служило огромное количество евнухов. Один из них – главный камердинер императора – вел учет ночей, которые его владыка проводил с императрицей, чтобы в случае зачатия астрологи могли узнать его точную дату и время. Что же касается встреч с остальными женами и наложницами, то общение с ними выглядело примерно так.

После ужина камердинер подносил своему повелителю поднос, на котором лежали зеленые карточки с именами жен и наложниц. Император мог выбрать одну из карточек. Тогда евнух отправлялся к избраннице, чтобы подготовить ее к «ночи любви». Но любовь любовью, а жизнь Сына Неба надлежало беречь, и охрана свой хлеб, точнее, рис ела не зря. Поэтому женщину, будь она даже любимая и любящая жена, раздевали донага, чтобы она не могла пронести под халатом кинжал. Потом ее заворачивали в безопасную, с точки зрения охранников, накидку из птичьих перьев и на закорках относили в спальню к августейшему супругу. С этого момента начинался отсчет времени. До нежностей ли тут было! Можно себе представить, как нервничал Сын Неба, поглядывая на песочные часы… Но вот за дверьми раздавался первый возглас: «Время истекло!» Второй возглас… Одновременно с третьим возгласом камердинер входил в спальню к бедному Сыну Неба и бесстрастно извлекал наложницу из постели. Императору надлежало сообщить евнуху, желает ли он иметь ребенка от этой встречи. Если «да», то время свидания заносилось в протокол. Если «нет», то принимались соответствующие меры.

Китайская традиция вообще на удивление лишена эротики. Она сложилась, с одной стороны, под влиянием конфуцианства, которое считало женщину существом низшего порядка, а смысл жизни видело в нравственном самосовершенствовании и соблюдении ритуалов. В конфуцианской модели мира эросу места практически не оставалось, разве что в той мере, в какой он вынужденно необходим для деторождения. Сам Конфуций был рожден от брака семидесятилетнего старика по имени Шулян Хэ и шестнадцатилетней девушки. Первая жена Шулан Хэ родила ему восемь девочек. Вторая, на которой он женился на седьмом десятке, родила хромого мальчика, а калеки не могли приносить жертвы душам усопших. Чтобы обеспечить себе загробное благополучие, старик женился в третий раз, на этот раз более чем успешно. Он родил не только великого мудреца, но и человека, страстно приверженного ритуалу. Уж кто-кто, а Конфуций исправно заботился о душе усопшего родителя. Но сам Конфуций, рожденный от бесстрастного вынужденного союза, унаследовал и заповедал своим ученикам холодное отношение к женщинам.

С другой стороны, китайцы находились под влиянием даосизма, который придавал большое значение сексу. Даосы верили, что сексуальные техники способствуют здоровью, долголетию и в пределе – бессмертию. Но и здесь отношение к женщине всегда было чисто функциональным, лишенным не только романтики, но даже и простого любования. Даосы называли сексуальные техники «искусством внутренних покоев» и отводили им соответствующее место между гимнастикой, дыхательными упражнениями и использованием разнообразных снадобий из киновари. Китайский мудрец Баопу-цзы сказал:

Хотя вкушение снадобий и является основой продления жизни, можно одновременно с ними заниматься и регуляцией пневмы (дыхательные упражнения. – О.И.), и польза от такой практики быстро возрастет. Если же нет возможности достать снадобья, тогда достаточно заниматься регуляцией пневмы, и, исчерпав эти методы до конца, можно достичь долголетия в несколько сот лет. Хорошо вкупе с этим знать и искусство внутренних покоев, поскольку те, кто не знают искусства инь и ян, часто терпят истощение сил и им трудно почерпнуть силы из занятий регуляцией пневмы.

В постели конфуцианство и даосизм вступали друг с другом в непримиримое противоречие. Ведь добрые граждане конфуцианцы исполняли супружеский долг прежде всего для того, чтобы иметь детей. А даосы, напротив, категорически настаивали на задержке семяизвержения и обещали за это все радости жизни от здоровья до бессмертия. Сохранился созданный на рубеже IV и III веков до нашей эры и записанный на сто одной бамбуковой планке трактат «Десять вопросов». В нем мудрые государи и бессмертные мудрецы делятся друг с другом сексуальным опытом:

Если во время первого совокупления не расходуется сперма, то зрение и слух обретают зоркость и остроту. Если во время следующего совокупления сперма не расходуется, то голос становится ясным и громким. Если во время третьего совокупления сперма не расходуется, то кожа становится лучезарной. Если во время четвертого совокупления сперма не расходуется, то позвоночный столб и плечи укрепляются настолько, что их нельзя повредить. Если во время пятого совокупления сперма не расходуется, то ягодицы, область таза и ноги укрепляются. Если во время шестого совокупления сперма не расходуется, то все вены начинают хорошо сообщаться между собой. Если во время седьмого совокупления семя не расходуется, то долголетие может возрасти. Если во время девятого совокупления сперма не расходуется, то достигается проникновение в божественный разум.

Можно только удивляться, что китайцы, следовавшие наставлениям своих даосских мудрецов, стали самым многочисленным народом на земле. Видимо, в постели конфуцианство одержало над даосизмом убедительную победу.

Даосизм вступал в некоторое противоречие и с китайскими законами. Так, живший в IV веке нашей эры мудрец Гэ Хун рекомендовал китайцам заводить как можно большее число связей, считая, что мужчины «извлекают тем большие пользу и благо, чем с большим количеством женщин они общаются». Он ставил ученикам в пример родоначальника китайской государственности Желтого императора Хуанди, который имел тысячу двести женщин. Правда, мудрец подчеркивал, что одним количеством ничего не достигнешь, и настаивал на строжайшем соблюдении техники «искусства внутренних покоев» с каждой из этих тысячи двухсот женщин, буде прилежные ученики смогут обзавестись таким количеством.

По-видимому китайцы вняли призывам мудрого учителя (а кто бы не внял!), потому что уже через триста лет, в правление династии Тан, в государстве пришлось издать специальные законы по защите нравственности. Танский кодекс «Тан люй шу и» четко регламентировал, в какие внебрачные связи вступать можно, а в какие нельзя и что за это будет. Выяснилось, что помимо жен и наложниц китаец имел право вступать в связи с жительницами «веселых кварталов» и с собственными рабынями. Все остальные связи подлежали уголовному наказанию. Причем закон рассматривал и подводил под статью все мыслимые и даже немыслимые варианты.

Среди вариантов мыслимых была любовная связь раба и рабыни, за которую полагалось по девяносто ударов тяжелыми палками. Или добровольный союз неженатого китайца и незамужней китаянки, не связанных между собой ни родством, ни какой-либо иной иерархической связью, – за таковой союз полагалось полтора года каторги. Если же выяснялось, что китаянка замужем, то это являлось отягчающим обстоятельством. Наличие у распутницы мужа приравнивалось к нанесению тяжких телесных повреждений при изнасиловании. Если же человек вступал в беззаконную связь с родственницей, будь она даже «седьмой водой на киселе», ему грозило три года каторги.

Педантичные законотворцы предусмотрели даже столь экзотические варианты грехопадения, как связь с сестрой собственного деда и с женой брата собственного деда. Юный соблазнитель старушки наказывался ссылкой за две тысячи ли (около 800 км. – О.И), как и сама бабушка. Если же старушка умудрялась доказать, что она не хотела и что над ней совершено насилие, то бедного геронтофила казнили удушением.

Впрочем, в стране, где сексуальные практики использовались для достижения долголетия, связь с сестрой деда не должна особо удивлять. Может быть, почтенная дама давно практиковала «искусство внутренних покоев» и научилась сохранять вечную молодость. Кроме того, как писал китайский литератор VII века Вэй Юн, «настоящая красавица в каждом возрасте имеет свои прелести. В юности, когда ей лет пятнадцать или шестнадцать, она подобна гибкой иве, благоухающему цветку или весеннему дождю: телом чиста и непорочна, личиком гладка и нежна. В цветущем возрасте она подобна солнцу, сияющему в небесах, и луне, проливающей с высоты свой бледный свет… Когда же подступает старость и любовное чувство в ней ослабевает, к ней приходят мудрость и покой души. В такие годы она подобна выдержанном вину, или мандариновому плоду, тронутому ранним инеем, или же многоопытному полководцу, постигшему все тайны военного искусства».

Женщине, может быть, и достаточно постигнуть все тайны, но как быть мужчине? С возрастом в постели у него возникают проблемы, против которых опыт бессилен, а виагры во времена древних даосских мудрецов не существовало. Но на то они и мудрецы, чтобы решать любые проблемы. Легендарный даосский учитель Да-чэн рекомендовал своим сексуально озабоченным ученикам для повышения потенции добавлять в пищу мясо птиц, есть весенние воробьиные яйца и возбуждать себя «мясом умеющих кричать петухов», особое предпочтение отдавая семенникам. Кроме того, даосы рекомендуют пить пшенный отвар, есть душистый лук и плоды кипариса.

Современная китайская народная медицина тоже не стоит в стороне от проблемы импотенции, хотя сегодня китайцам с их демографическими проблемами об увеличении потенции заботиться как будто бы не резонно. Но это – на уровне государственной политики. А отдельно взятый китаец в случае семейных проблем (а других в Китае нет, там снова приняли закон, запрещающий внебрачное сожительство) использует надежный дедовский рецепт:

Взять молодую курицу, не несшую яиц, внутрь положить 500 г черепашьего мяса, 9 г белого перца (плоды того же растения, что и черный перец, но снятые в зрелом виде и освобожденные от оболочки) и 500 г нерафинированного (коричневого) сахара. Курицу положить в горшок, залить одним литром рисовой водки и варить под крышкой до готовности. Есть небольшими порциями в течение двух-трех дней (бульон тоже выпить!). При необходимости повторить через две недели.

Дедовские рецепты, соединенные с конфуцианскими семейными добродетелями и даосскими сексуальными техниками, дают потрясающие результаты. Сегодня в мире насчитывается примерно 1 300 000 000 китайцев. А попытки государства ограничить рождаемость приводят к непредсказуемым результатам. Например, в сегодняшнем Китае невест значительно меньше, чем женихов. Дело в том, что представителям коренной национальности Китая, ханьцам, живущим в городе, разрешено заводить только одного ребенка. Естественно, как только женщина узнает, что она ждет девочку, она немедленно избавляется от плода: без девочки в семье обойдутся, а без мальчика – нет. Сельским жителям разрешено иметь двух детей, но и они не желают рисковать и стараются по возможности рожать мальчиков. В результате к 2010 году в Китае будет 40 миллионов «лишних» мужчин. Но их уже и сейчас немало. Толпы необустроенных женихов бродят по Китаю, воровство невест начинает входить в обычай. И не удивительно, ведь цена невесты в провинции Хебей, например, составляет 600 долларов – около трех месячных зарплат. В результате меняются брачные традиции: Из книги Я лечил Сталина: из секретных архивов СССР автора Чазов Евгений Иванович

Нельзя отрицать, что наши художники проявили много старания, потратили много масла и красок, навыставлялись на выставках, наполучали государственных премий Мой милейший родственник Павел Петрович Соколов-Скаля (муж кузины Аси) - конечно, тоже талантливый человек, много

5. Обида на китайцев Поворот Китая к Южной Корее в конце 80-х годов, приведший в итоге к нормализации в 1992 году отношений КНР с РК, был болезненно воспринят в Пхеньяне. Если Ким Ир Сен, имевший тесные связи с китайскими лидерами, как-то смог «переварить» свою обиду на них, то