Цедрик решительно ничего не знал об этом, знал он только, что отец его был англичанин; но он умер, когда Цедрик был совсем маленьким, и потому он помнил о нем не очень много; он помнил только, что папа был высокого роста, что у него были голубые глаза и длинные усы и что было необыкновенно весело путешествовать по комнатам, сидя у него на плече. После смерти папы Цедрик убедился, что лучше не говорить с мамой о нем. Во время его болезни Цедрика увезли из дому, а когда Цедрик возвратился, все уже было кончено и его мама, которая тоже была очень больна, только что перешла с постели на свое кресло у окна. Она была бледна и худа, ямочки с ее милого лица исчезли, глаза смотрели печально, а платье на ней было совсем черное.

– Милочка, – спросил Цедрик (папа всегда так называл ее, и мальчик стал подражать ему), – Милочка, папе лучше?

Он почувствовал, как задрожали ее руки, и, подняв свою кудрявую головку, взглянул ей в лицо. Она, видимо, едва удерживалась от того, чтобы не разрыдаться.

– Милочка, – повторил он, – скажи, ведь ему теперь хорошо?

Но тут его любящее маленькое сердечко подсказало ему, что лучше всего обвить обеими руками ее шею, прижаться мягкой щечкой к ее щеке и целовать ее много, много раз; он так и сделал, а она опустила голову на его плечо и горько заплакала, крепко прижимая его к себе.

– Да, ему хорошо, – рыдала она, – ему совсем хорошо, но у нас с тобой никого больше не осталось.

Хотя Цедрик был совсем еще маленький мальчик, но он понял, что его высокий, красивый, молодой папа никогда уж больше не вернется, что он умер, как умирают другие люди; и все же он никак не мог уяснить себе, отчего это случилось. Так как мама всегда плакала, когда он заговаривал о папе, то он решил про себя, что лучше не упоминать о нем слишком часто. Вскоре мальчик убедился, что не следует также давать ей сидеть подолгу безмолвно и неподвижно, глядя в огонь или в окно.

У него и у мамы было мало знакомых, и жили они совсем одиноко, хотя Цедрик не замечал этого, пока не сделался старше и не узнал причины, почему у них не бывало гостей. Тогда ему рассказали, что мама его была бедной сироткой, у которой никого не было на свете, когда папа женился на ней. Она была очень хорошенькая и жила компаньонкой у богатой старой дамы, которая дурно обращалась с ней. Однажды капитан Цедрик Эрроль, придя к этой даме в гости, увидел, как молодая девушка подымалась по лестнице со слезами на глазах, и она показалась ему такой прелестной, невинной и печальной, что с той минуты он не мог позабыть ее. Вскоре они познакомились, крепко полюбили друг друга и, наконец, повенчались; но брак этот вызвал неудовольствие окружавших их людей. Всех больше сердился отец капитана, который жил в Англии и был очень богатый и знатный господин, известный своим дурным характером. К тому же он от всей души ненавидел Америку и американцев. Кроме капитана, у него было еще двое сыновей. По закону старший из них должен был унаследовать фамильный титул и все обширные имения отца. В случае смерти старшего наследником делался следующий сын, так что для капитана Цедрика было мало шансов превратиться когда-нибудь в богатого и знатного человека, хотя он и был членом такой знатной семьи.

Но случилось так, что природа наделила младшего из братьев прекрасными качествами, которыми не обладали старшие. У него было красивое лицо, грациозная фигура, мужественная и благородная осанка, ясная улыбка и звучный голос; он был храбр и великодушен и притом обладал добрейшим сердцем, что в особенности привлекало к нему всех знавших его людей. Не таковы были его братья. Еще мальчиками в Итоне они не были любимы товарищами; позже в университете они мало занимались наукой, даром тратили время и деньги и не сумели приобрести себе истинных друзей. Они постоянно огорчали своего отца, старого графа, и оскорбляли его самолюбие. Его наследник не делал чести своему имени, продолжая оставаться эгоистичным, расточительным и недалеким человеком, лишенным мужества и благородства. Очень уж было обидно старому графу, что только третий сын, которому предстояло получить лишь весьма скромное состояние, обладал всеми качествами, необходимыми для поддержания престижа их высокого общественного положения. Иногда он почти ненавидел молодого человека за то, что он был наделен теми данными, которые как будто были вытеснены у его наследника громким титулом и богатыми поместьями; но в глубине своего гордого, упрямого старого сердца он все же не мог не любить младшего сына. Во время одной из своих вспышек гнева он послал его путешествовать по Америке, желая удалить на время, чтобы не раздражаться постоянным сравнением его с братьями, которые как раз в эту пору причиняли ему много забот своим беспутным поведением.

Но через полгода он начал чувствовать себя одиноким и втайне стремился увидеться с сыном. Под влиянием этого чувства он написал капитану Цедрику письмо, требуя его немедленного возвращения домой. Письмо это разошлось с письмом капитана, в котором тот сообщал отцу о своей любви к хорошенькой американке и о намерении жениться на ней. По получении этого известия старый граф безумно рассердился; как ни скверен был его характер, никогда еще гнев его не достигал таких размеров, как при получении этого письма, и его слуга, бывший в комнате, невольно подумал, что с его сиятельством, вероятно, случится удар. В продолжение целого часа он бегал, как тигр в клетке, но, наконец, мало-помалу успокоился, сел за стол и написал сыну письмо с приказанием никогда не приближаться к его дому и никогда не писать ни ему, ни братьям. Он писал, что капитан может жить где хочет и как хочет, что он отрезан от семьи навсегда и, конечно, не может уже более рассчитывать на какую-либо поддержку со стороны отца.

Капитан весьма опечалился; он очень любил Англию и был сильно привязан к родному дому; он любил даже своего сурового старого отца и жалел его, видя его огорчения; но он также знал, что с этой минуты не может уже ожидать от него никакой помощи или поддержки. Сначала он не знал, что ему делать: его не приучили к труду, он был лишен практического опыта, зато у него было много мужества, но потом он поспешил продать свою должность в английской армии; после долгих хлопот он нашел себе место в Нью-Йорке и женился. Перемена в сравнении с его прежней жизнью в Англии была очень ощутительной, но он был молод и счастлив и надеялся, что упорный труд поможет ему создать себе хорошее будущее. Он приобрел маленький домик в одной из отдаленных улиц города, там родился его маленький сынок, и вся жизнь казалась ему такой хорошей, веселой, радостной, хотя и скромной, что он ни на минуту не раскаивался в том, что женился на хорошенькой компаньонке богатой старухи единственно из-за того, что она была прелестна и что они нежно любили друг друга.

Жена его действительно была очаровательна, а их сынишка одинаково напоминал отца и мать. Хотя он родился в очень скромной обстановке, но казалось, что в целом мире не было такого счастливого ребенка, как он. Во-первых, он всегда был здоров и никогда не причинял никому беспокойства, во-вторых, у него был такой милый характер и такой веселый нрав, что он всем доставлял одно только удовольствие, и, в-третьих, он был необыкновенно хорош собой. В противоположность другим детям он явился на свет с целой шапкой мягких, тонких, золотистых вьющихся волос, которые к шести месяцам превратились в прелестные длинные локоны. У него были большие карие глаза с длинными ресницами и миловидное личико; спинка и ножки его были так крепки, что девяти месяцев от роду он уже научился ходить; при этом он отличался таким редким для ребенка поведением, что все с наслаждением возились с ним. Казалось, он всех считал своими друзьями, и если кто-нибудь из прохожих подходил к нему, когда его катали в маленькой колясочке по улице, он обыкновенно устремлял на незнакомца серьезный взгляд, а потом очаровательно улыбался. Неудивительно после этого, что все жившие по соседству с его родителями любили и баловали его, не исключая даже мелочного торговца, слывшего за самого угрюмого человека в мире.

Одно из самых светлых и добрых впечатлений людей старшего поколения - небольшая книжка англо-американской писательницы Фрэнсис Ходгсон Бернетт «Маленький лорд Фаунтлерой», выходившая у нас и под названием «Маленький лорд», и «Приключения маленького лорда». Автору этих строк довелось читать ее в далекие довоенные годы. И по сей день помнится то теплое, радостное чувство, с каким бралась в руки эта книжка с рассыпающимися листками, как бережно передавалась друзьям и как прояснялись лица тех, кто говорил о ней.

В России «Маленький лорд Фаунтлерой» стал известен уже через два года после выхода в свет в Соединенных Штатах. В 1888 году журнал «Родник» опубликовал перевод, на котором не было, как это нередко случалось в те дни, имени переводчика, зато было помечено: «под редакцией Е. Сысоевой» (Екатерина Сысоева и Алексей Альмединген издавали журнал и приложения к нему). Не прошло и года, как этот перевод вышел роскошным, большого формата томом в красочной обложке. Его выпустил петербургский книгоиздатель А. Ф. Девриен. Это было, так сказать, подарочное издание, выдержавшее впоследствии не одно воспроизведение. Затем переводы - и все разные! - посыпались как из рога изобилия. Где только не издавали «Маленького лорда»! В Петербурге, Москве, Киеве, в издательствах И. Д. Сытина, М. О. Вольфа, Е. В. Лавровой и Н. Л. Попова, В. И. Гусинского… Каждый издатель выбирал своего переводчика (или переводчик издателя), но все воспроизводили - лучше или хуже - иллюстрации Реджинальда Берча.

Переводы были выполнены для своего времени вполне «удовлетворительно» (так оценивали их рецензенты), хотя в некоторых и чувствовалась спешка. Современному читателю, впрочем, странными покажутся и транслитерация имен (маленький лорд у одного переводчика именуется «Кедрик», а у другого «Цедрик», а сама писательница становится Франциской), и передача английских реалий, особенно тех, что касаются отношений землевладельца-лендлорда с его арендаторами, и сентиментальность, нередко переходящая в слезливость. Но пуще всего удивляет вольность обращения с текстом: переводчик то пропускает целые абзацы, то передает их в нескольких словах, то весьма произвольно трактует смысл. Впрочем, удивляться мы не должны. Переводчики конца прошлого века (да и первой четверти нашего века тоже) считали такие вольности вполне правомерными. В соответствии с установками того времени они нередко не переводили, а пересказывали текст, попутно исправляя, сокращая или поясняя его, руководствуясь собственными представлениями о том, какой должна быть книжка. На некоторые частные недостатки появлявшихся переводов «Маленького лорда Фаунтлероя» указывали рецензенты.

«Перевод вполне удовлетворителен, - замечал один из них по поводу работы М. и Е. Соломиных, вышедшей в издании О. Поповой. - К сожалению, переводчик, придерживаясь оригинала, заменил местоимение „ты“ английским „вы“, которое странно звучит для русского уха».

Скажем сразу, что никакие недостатки перевода не помешали русскому читателю полюбить «Маленького лорда». Причина тому кроется в самом характере литературного дара писательницы, верно подмеченном русской критикой. Вот что писала в обзоре творчества Фрэнсис Ходгсон Бернетт В. Абрамова в 1913 году:

«Она обладает характерной литературной физиономией, ценным качеством, благодаря которому ее невозможно смешать с каким-либо другим автором. Бернетт горячо и нежно любит лиц, ею описываемых. К своим героям она совершенно не может отнестись объективно, беспристрастно. Это ее дети, если не плоть от плоти, то дух от духа. Она в них живет, и оттого, верно, ее произведения читаются с таким увлечением, от них трудно оторваться… Впечатление художественности, получается, от непринужденной легкости языка, от живости диалогов и от умения в немногих словах изобразить описываемое лицо или местность».

А С. Долгов в предисловии к переводу, вышедшему в издательстве Сытина, отмечает:

«По некоторым чертам своим талант госпожи Бернет (sic!), завоевавшей себе лестную репутацию в Америке, напоминает Диккенса, который героями своих крупнейших и лучших романов брал тоже детей или подростков. Но мы по опыту знаем, что от этого романы его нисколько не теряют интереса и для нас, взрослых, а, напротив, приобретают еще особую прелесть».

В начале века появились на русском языке и некоторые другие произведения писательницы - роман «Дикая», повесть «Сара Кру», «В запертой комнате», «Маленькая подвижница» и другие. Все они быстро раскупались и имели успех, - но для российского читателя Бернетт оставалась создательницей «Маленького лорда».

Октябрь положил конец переизданиям «Фаунтлероя». В 1918 году он еще вышел в последний раз в товариществе И. Кнебель - в старом правописании, с ятем, фитой и пр. - но на том все и кончилось. В течение семидесяти трех последующих лет «Маленький лорд» не переиздавался, и, казалось, был прочно забыт. В редких упоминаниях, которые встречались порой в нашей критике, его называли сентиментальным, не вдаваясь в вопрос о том, так ли уж это плохо. Теперь наконец, по прошествии всех этих лет, «Фаунтлерой» возвращается из небытия.

Френсис Элайза Ходгсон Бернетт (Бернетт - фамилия ее первого мужа, под которой она и печаталась, опустив данное ей при крещении второе имя) была англичанкой по происхождению. Она родилась 24 ноября 1849 года в Манчестере в разгар промышленного кризиса и борьбы за хартию. Отец ее был торговцем скобяными изделиями; ценой больших усилий он поднялся до продажи бронзы, подсвечников, канделябров и прочих предметов скобяной роскоши в богатые дома, что в строго регламентированной викторианской Англии позволяло считать его представителем «среднего класса», чем он немало гордился.

Когда Фрэнсис было три года, отец ее умер, и матери пришлось взять на себя семейное дело. Спокойной, обеспеченной жизни скоро пришел конец. Через три года семья переехала в другой дом, расположенный на улице, по которой проходила граница между респектабельным городом и трущобами. Из окон нового дома была видна соседняя улица, где ютилась фабричная беднота. Здесь в течение почти целого десятилетия юная Фрэнсис наблюдала жизнь бедняков, глубокий интерес и сочувствие к которым она сохранила до конца своих дней.

Литературные способности Фрэнсис обнаружила еще, будучи ученицей маленькой частной школы, расположенной на той же улице. Свои рассказы она записывала в тетрадях для кухонных расходов.

Ее учительница Сара Хэтфилд позже вспоминала:

«Фрэнсис страстно любила читать, „сухость“ текста ее не останавливала. Ее талант рассказчицы проявился очень рано; в школе дети окружали ее и стоя слушали как зачарованные, когда она сочиняла для их развлечения какую-нибудь историю с самыми необычными приключениями».

Младшая ее сестра Эдит, которая обычно бывала первой - и всегда восторженной! - слушательницей, так вспоминает об этих ранних рассказах:

«Эти истории были очень романтичны. В них всегда был один герой - больной, покинутый и несчастный, которому почему-то сильно не повезло, и другой - смелый, сильный и добрый. Сильному приходилось преодолевать всякие трудности и испытания. Но в конце концов, все кончалось хорошо, словно в сказке».

Это стремление устроить судьбу своих героев, преодолев несчастье и зло и дав добру восторжествовать, Фрэнсис сохранила на всю жизнь.

Когда Фрэнсис исполнилось шестнадцать лет, мать продала приносившее одни убытки дело и приняла решение ехать в Америку, где в Ноксвилле (штат Теннесси) жил ее брат, державший небольшую бакалейную лавку (не он ли послужил прототипом для мистера Хоббса, друга маленького лорда Фаунтлероя?).

Первые годы в Теннесси были очень трудны - кончилась Гражданская война, потерпевший поражение Юг лежал в руинах. Ходгсоны поселились в простой деревянной хижине в деревне неподалеку от Ноксвилла; привезенные из Англии приличные платья, которыми девицы поражали соседей, щеголявших в мешковине, вскоре износились; на жизнь приходилось зарабатывать самым простым трудом, не гнушаясь никаким заработком.

Фрэнсис начала писать, чтобы помочь семье. «Моя цель - вознаграждение», - признавалась она в одном из первых писем, вложенном в посылку с рукописью. В своей автобиографии она рассказала, что нанималась работать на сбор винограда, чтобы оплатить почтовые расходы по рассылке рукописей в разные журналы. Ее рассказы - под различными псевдонимами - стали появляться в печати.

В 1870 году умерла миссис Ходгсон; двадцатилетняя Фрэнсис осталась главой семьи. На ее рассказы обратили внимание; один из серьезных журналов - «Скрибнерз» - оценил ее одаренность, несмотря на наивность первых попыток. Ей повезло: она попала к хорошему редактору, много сделавшему для развития ее таланта. Начинается ее сотрудничество с журналом «Скрибнерз» и некоторыми другими престижными журналами, литературный уровень которых значительно выше обычных периодических изданий. Вскоре фирма «Скрибнерз» стала печатать в своем издательстве и книги Фрэнсис; сотрудничество это продолжалось, за небольшими исключениями, всю ее жизнь.

В 1873 году Фрэнсис вышла замуж за своего соседа по Ноксвиллу, доктора Свона Бернетта. От этого брака у нее было двое сыновей: Лайонел и Вивьен, послуживший прототипом для Седрика Эррола. Доктор Бернетт был видным специалистом по глазным болезням; позже он написал классический труд в этой области. Он взял на себя ведение всех издательских дел своей жены и оказался весьма деловым литературным агентом. Брак не был счастливым, и когда дети подросли, супруги разошлись.

Фрэнсис Ходгсон Бернетт (это имя она сохранила и после развода) оказалась идеальной матерью. Она не только нежно любила, но и хорошо понимала своих сыновей и, никогда не навязывая им свою волю (а она была волевою женщиной), умела жить их интересами и всячески помогать им. В ее автобиографии и книге воспоминаний, написанной позже Вивьеном, много живых зарисовок, проливающих свет на их взаимоотношения. Ограничимся одной из них.

Как-то, когда Фрэнсис лежала больная в постели, мальчики затеяли возню в соседней комнате. Их пытались урезонить, но они вошли в азарт, кидались подушками, вопили и пр. Внезапно на пороге выросла Фрэнсис. Настало молчание. Потом Вивьен бросил ей под ноги подушку и произнес: «Дорогая, если уж ты собираешься нас отшлепать, то стань, пожалуйста, на подушку, а то у тебя ножки босые». Мальчики звали мать «Дорогая» - Седрик Эррол заимствовал у них эту форму обращения, так же как и ряд эпизодов из их биографии.

В 80-е годы Бернетт уже известная писательница; ее романы и повести печатаются по обе стороны океана. Среди лучших ее произведений - первый роман «Эта девчонка Лоури», написанный по воспоминаниям о манчестерских бедняках, повести и романы из американской и английской жизни, рассказы и повести для юношества.

Она живет в Вашингтоне, в Нью-Йорке, в Бостоне, ездит в Англию и на континент, подолгу живет там, общаясь с американцами, уехавшими в Европу, и с самым знаменитым из них - Генри Джеймсом. Она покупает и продает дома, устраивает судьбу родных и друзей, благодетельствует, помогает…

Она дружит с Марком Твеном, Оливером Венделлом Холмсом; в ее доме бывает Оскар Уайльд, совершающий свое сенсационное турне по Соединенным Штатам; среди поклонников ее творчества - Харриет Бичер-Стоу, американский поэт Джеймс Рассел Лоуэлл, английский премьер-министр Гладстон, американский президент Гарфилд. Марк Твен мечтает осуществить с ней и Хоуэллсом следующий план: выбрав какой-то сюжет и героев, написать - каждому в своем стиле - по повести и сравнить их. Как жаль, что этому плану не суждено было осуществиться! Генри Джеймс переписывается с нею и пророчески замечает в анонимной статье, написанной еще до личного знакомства с писательницей, что в стиле ее есть «трогательная простота, которая вместе с присущей ей изобретательностью будет весьма полезна в нравственной повести для юношества».

Такой повестью и оказался «Маленький лорд Фаунтлерой», над которым Бернетт работала в 1885 году. Сама писательница определила его жанр как роман; впрочем, следует иметь в виду, что английское слово «novel» трактуется довольно широко, включая в себя и собственно романы, и повести. Журнальный вариант начал печататься в том же году (работала Бернетт быстро, а в данном случае - и с упоением); полностью он был опубликован в 1886 году. Тогда же появились отдельные издания в США и Англии; за ними последовали переводы на европейские языки. «Фаунтлерой» сразу стал бестселлером.

В первый же год после выхода в свет были проданы 43 тысячи экземпляров - огромная цифра для того времени! Всего за период, прошедший после его публикации, было продано свыше миллиона экземпляров - на одном только английском языке, не считая переводов. По «Фаунтлерою» ставились спектакли, снимались фильмы - в одном из них заглавную роль исполнял Бестер Китон, в другом - Мэри Пикфорд, игравшая также и миссис Эррол. Совсем недавно в Англии была показана телевизионная постановка, имевшая немалый успех.

В чем же причина такой популярности этой незамысловатой книжки? Прежде всего - именно в простоте и универсальности ее темы. Маленький мальчик, разлученный со своей овдовевшей матерью, суровый старик аристократ, постепенно смягчающийся под влиянием открытого и благородного детского сердца, - эта романтическая тема не могла не покорить сердца читателей.

Бернетт писала «с жизни»: образ мальчика не вызывает сомнений, он настолько убедителен, что в него веришь сразу и безоговорочно. «Конечно, это не портрет, - заметила как-то приятельница Бернетт, жившая с ней во время написания книги, - но, несомненно, если бы Вивьена не было, не было бы и Фаунтлероя».

Сама писательница так вспоминает о рождении замысла этой книги:

«Вивьен был таким патриотом, таким пылким юным американцем; он был так увлечен предстоящими президентскими выборами; его соображения были так интересны! Я начала, помимо всего прочего, думать о том, как он, весь раскрасневшись и с самым увлеченным видом стал бы делиться этими соображениями с консервативными англичанами…

Поначалу это была всего лишь мимолетная фантазия, но в один прекрасный день я подумала: я напишу о нем книгу. Пусть он попадет в совершенно новое для себя окружение - посмотрим, как он поведет себя.

Но как же свести маленького американца и английского аристократа, раздражительного, консервативного, неприятного? Он должен с ним жить, беседовать с ним, раскрыть перед ним свой наивный врожденный демократизм. Лучше всего, если это будет ребенок, живший в очень простых условиях. Эврика! Я сделаю его сыном младшего сына, расставшегося со своим суровым отцом-аристократом из-за того, что он женился на бедной и красивой американке. Отец мальчика умирает, его старшие братья умирают, мальчик становится наследником титула. Как это его удивит! Да, решено, и Вивьен станет этим героем - Вивьен с его вьющимися волосами и его глазами, с дружелюбным и добрым сердцем. Маленький лорд Такой-то… Какое хорошее название! Маленький лорд… Маленький лорд… Как же его назвать? Через день он стал маленьким лордом Фаунтлероем. Такую повесть легко писать. Частично она разворачивалась перед моими глазами».

Это было время, когда англо-американская или американо-английская тема вызывала всеобщий интерес по обе стороны океана. В известном смысле Бернетт разрабатывала ту же тему, что и ее великий друг Генри Джеймс, только, разумеется, на совсем другом материале и уровне.

Маленький республиканец, попадающий в консервативную старую Англию, - это своеобразный «дикарь», «разведчик», «скаут», глядящий на старый мир свежим детским взором. Все ему внове, непонятно - испытанный прием «остранения» позволяет многое сказать автору, многому вынести осуждение или даже приговор. Вместе с тем все его недоумения и ошибки так умилительны, так естественны и смешны!

Вспомним хотя бы сцену, когда Седрик, впервые проснувшись в спальне замка, знакомится со своей няней. Он не знает, что в старых домах английской аристократии прислугу принято звать по фамилии, и вежливо осведомляется: «Мисс Доусон или миссис Доусон?», чем вызывает улыбку не только своей нянюшки, но и читателей. Но это не насмешливая улыбка: маленький демократ пробуждает лучшие чувства в сердцах своих читателей. Не случайно слуги, - эти самые суровые и нелицеприятные судьи своих господ! - не колеблясь, объявляют Седрика настоящим джентльменом.

Здесь не место рассматривать эволюцию этого понятия, столь важного для понимания психологии англичан. Заметим только, что к концу XIX века произошел решительный сдвиг его в сторону сугубо нравственных, моральных оценок. Позиция Бернетт перекликается с позицией таких весьма различных писателей, как Дж.-Б. Шоу, Дж.-М. Барри, Ф.-М. Форд, позже У.-С. Моэм…

«Основной секрет не в том, - писал Дж.-Б. Шоу, - плохие у тебя манеры или хорошие и есть ли они у тебя вообще, а в том, чтобы иметь одну и ту же манеру по отношению к любой человеческой душе».

И Седрик, с одинаковой гордостью представляющий гостям своего деда, графа Доринкорта, и своего друга, бакалейщика мистера Хоббса, Седрик, пекущийся о бедняках, Седрик, который, теряя титул и наследство, думает лишь о том, будет ли дед по-прежнему любить его, безусловно выступает в книге Бернетт как идеал нравственного поведения, как настоящий джентльмен в этом новом, изменившемся смысле слова.

Конечно, как проницательно заметил один критик, Бернетт удалось совместить в своей повести несовместимое: ее герой - юный республиканец и в то же время несомненный аристократ, наследник титула и поместья. В результате ее американские читатели получили возможность и насладиться жизнью в старинном английском имении, ничуть не поступаясь своими принципами, и сохранить чувство превосходства, присущее сторонникам демократического правления. В этом критик видит еще одну причину популярности книги Бернетт, с чем, пожалуй, спорить трудно.

Фрэнсис Ходгсон Бернетт, как мы уже видели, нередко сравнивают с Диккенсом. При всем несходстве масштабов и характеров их дарований это не лишено известных оснований. Симпатии к бедным и сирым, доброта, юмор - эти черты несомненно сближают двух писателей.

Упомянем еще одно свойство, которое было присуще раннему Диккенсу и в высшей степени свойственно Бернетт. Это та неукоснительная, святая вера в конечную победу добра, которую порой называют сказочностью. «Ее произведения читаются с таким увлечением, что от них трудно оторваться, - пишет в приведенной выше статье В. Абрамова. - Читая, видишь недостатки автора, чувствуешь, что три четверти того, что она выдает за правду, есть вымысел, а все-таки читаешь с удовольствием и кончаешь книгу с мыслью: все это сказка, несмотря на строго реальную форму, но сказка увлекательная и художественная». И несколько ниже прибавляет: «Бернетт хочет сделать из жизни красивую сказку. И делает это с таким увлечением, что увлекает и читателя».

Все это верно. На некоторые несообразности сюжета повести о маленьком лорде указывают и другие критики. Биограф Бернетт Энн Твейт, например, отмечала неправдоподобие того случая, который помогает Дику, чистильщику сапог в Америке, разоблачить претендента на титул Фаунтлероя. По мнению Твейт, только необычайный дар рассказчика позволил Бернетт преодолеть эти и подобные трудности.

Вместе с тем хотелось бы обратить внимание читателей и на другое возможное объяснение. Необычайный успех книги Бернетт вызван, как нам кажется, и тем, что она, возможно, сама того не сознавая, апеллирует к древнейшим архетипам, заложенным еще на мифологическом уровне сознания. Как показывают новейшие изыскания, именно эти, мифологические структуры, проникшие позже в несколько измененном виде и в сказки, служат мощным рычагом воздействия на читателей.

«Сказочность» повести Бернетт приобретает в этом смысле иное объяснение. «Синдром Золушки» получает здесь своеобразное, но вполне узнаваемое многочисленными читателями развитие. Седрик - сын третьего, младшего сына, два старших брата которого явные «неудачники» (воспользуемся здесь терминологией В. Я. Проппа, классический труд которого «Морфология сказки» (1928) позволит нам прояснить структуру «Фаунтлероя» и некоторые «функции» его действующих лиц). «Удача» отца Седрика, младшего сына графа Доринкорта, заключается, как и положено в сказке, лишь в его красоте, добром и честном нраве. Эта «удача» после его смерти передается его единственному сыну. На протяжении всей книги происходит своеобразное «испытание» силы, ловкости, мужества, терпения, из которого Седрик выходит с честью. Сказочное «вредительство» и «похищение добычи» также получают с появлением претендента и его матери некое преломление в книге, но, пожалуй, наиболее впечатляющим эпизодом является сцена, связанная со сказочным же «узнаванием» по «метке» (шрам на подбородке), и последующее изобличение «ложного героя», или «вредителя», в роли которых выступают сын Бена и его мать. Все это вместе с «синдромом Золушки», в полном соответствии с которым герой из бедности и приниженного положения попадает (в традиционной сказке) в королевский дворец, ясно прочитывается в книге, апеллируя к глубинным пластам сознания ее читателей и обеспечивая ей успех.

Заметим кстати, что многое из того, что описывает Бернетт, совсем не так далеко от реализма, как это кажется ее критикам. Описание бедственного положения крестьян в имении графа Доринкорта, к примеру, взято с натуры. В начале 80-х годов в Англии было несколько недородов, прокатилась волна эпидемий среди скота, сельские жители находились в ужасном положении, сельское хозяйство оказалось в глубоком кризисе. Описывая эту ситуацию, Бернетт смещает акценты, возлагая вину за бедственное положение крестьян исключительно на графа и его управляющего, однако от этого сама ситуация не становится менее реальной, а описание менее реалистичным.

Особенно удаются Бернетт описания жизни в поместье и всевозможных видов и градаций снобизма, издавна распространенного в старой Англии (вспомним хотя бы слуг, рассуждающих о своих господах) и захватившего и некоторых представителей Нового Света.

Заключительные строки повести, в которых говорится о неожиданном повороте во взглядах заядлого республиканца мистера Хоббса, читаются ныне не только с улыбкой, но с удивлением перед проницательностью писательницы, сумевшей разглядеть это явление и по другую сторону океана.

Фрэнсис Ходгсон Бернетт умерла в Америке 29 октября 1924 года. В последний раз она появилась на публике незадолго до своей смерти, на чествовании Мэри Пикфорд, немало способствовавшей своей игрой успеху «Маленького лорда». Ее сын Вивьен умер в 1937 году во время кораблекрушения, спасая тонувших людей. Он спас двух мужчин и двух женщин, прежде чем погиб сам. Это была смерть, достойная Фаунтлероя, писали газеты.

В Центральном парке в Нью-Йорке стоит скромный памятник героям Бернетт, которая, по ее собственным словам, «всем лучшим, что есть во мне, старалась сделать мир счастливее».

Н. М. Демурова

Фрэнсис Ходгсон Бернет

Маленький лорд Фаунтлерой

Frances Hodgson Burnett

Little Lord Fauntleroy

пер. с англ. Демуровой Н. М.

Глава первая НЕОЖИДАННОЕ ИЗВЕСТИЕ

Сам Седрик ничего об этом не знал. При нем об этом даже не упоминали. Он знал, что отец его был англичанин, потому что ему сказала об этом мама; но отец умер, когда он был еще совсем маленьким, так что он почти ничего о нем и не помнил - только что он был высокий, с голубыми глазами и длинными усами, и как это было замечательно, когда он носил Седрика на плече по комнате. После смерти отца Седрик обнаружил, что с мамой о нем лучше не говорить. Когда отец заболел, Седрика отправили к друзьям погостить, а когда он вернулся, все было кончено; а мама, которая тоже очень болела, только-только стала подниматься с постели, чтобы посидеть в кресле у окна. Она побледнела и похудела, ямочки исчезли с ее милого лица, а глаза стали большими и грустными. Одета она была в черное.

Дорогая, - сказал Седрик (так называл ее отец, и мальчик перенял у него эту привычку), - Дорогая, папа выздоровел?

Плечи ее задрожали, и он заглянул ей в лицо. В глазах у нее было такое выражение, что он понял: сейчас она заплачет.

Дорогая, - повторил он, - папе лучше? Внезапно сердце ему подсказало, что надо поскорей ее обнять, и расцеловать, и прижаться мягкой щекой к ее лицу; он так и поступил, а она склонила голову ему на плечо и горько заплакала, крепко обхватив его руками, словно не желая отпускать.

О да, ему лучше, - отвечала она с рыданьем, - ему совсем, совсем хорошо! А у нас с тобой никого больше нет. Никого во всем белом свете!

И тогда, как ни был он мал, Седрик понял, что отец, такой большой, молодой и красивый, больше не вернется; что он умер, как некоторые другие люди, о смерти которых он слышал, хоть и не понимал, что это такое и почему мама так грустит. Но так как она всегда плакала, когда он заговаривал об отце, он про себя решил, что лучше не говорить с ней о нем; и еще он заметил, что лучше не позволять ей задумываться, глядя в окно или в огонь, играющий в камине. Знакомых у них с мамой почти не было, и жили они весьма уединенно, хоть Седрик этого и не замечал, пока не подрос и не узнал, почему их никто не навещает.

Дело в том, что, когда отец женился на его маме, мама была сиротой и у нее никого не было. Она была прехорошенькая и жила в компаньонках у богатой старухи, которая плохо с ней обращалась, и однажды капитан Седрик Эррол, приглашенный к старухе в гости, увидел, как молоденькая компаньонка в слезах взбежала по лестнице; она была так прелестна, нежна и печальна, что капитан не мог ее забыть. И после всяческих странных происшествий они познакомились и полюбили друг друга, а потом и поженились, хотя их брак кое-кому не понравился.

Больше всех разгневался старый отец капитана - он жил в Англии и был весьма богатый и знатный аристократ; он обладал весьма дурным нравом и ненавидел Америку и американцев. У него было два сына, старше капитана Седрика; старшему из этих сыновей по закону надлежало унаследовать фамильный титул и великолепные имения; в случае смерти старшего сына наследником становился второй; капитан Седрик, хоть он и был членом такой знатной семьи, не мог надеяться на богатство. Однако случилось так, что природа щедро наделила младшего сына всем, в чем она отказала старшим братьям. Он был не только красив, строен и изящен, но и отважен и великодушен; и обладал не только ясной улыбкой и приятным голосом, но и на редкость добрым сердцем и, казалось, умел заслужить всеобщую любовь.

Старшим братьям во всем этом было отказано: они не отличались ни красотой, ни добрым нравом, ни умом. В Итоне никто с ними не дружил; в колледже они учились без интереса и только даром тратили время и деньги, не находя и здесь настоящих друзей. Старого графа, своего отца, они без конца огорчали и ставили в неловкое положение; его наследник не делал чести фамильному имени и обещал стать просто самовлюбленным и расточительным ничтожеством, лишенным мужества и благородства. Граф с горечью думал о том, что младший сын, которому предстояло получить лишь весьма скромное состояние, был милым, красивым и крепким юношей. Порой он готов был рассердиться на него за то, что ему достались все те достоинства, которые так подходили бы пышному титулу и великолепным именьям; и все же упрямый и надменный старик всем сердцем любил своего младшего сына.

Однажды в порыве досады он отправил капитана Седрика в Америку - пусть себе попутешествует, тогда можно будет не сравнивать его постоянно с братьями, которые в то время особенно досаждали отцу своими выходками. Однако спустя полгода граф начал втайне скучать по сыну - он отправил капитану Седрику письмо, в котором велел ему возвращаться домой. В это же время капитан тоже послал отцу письмо, в котором сообщал, что полюбил хорошенькую американку и хочет жениться на ней. Граф, получив письмо, пришел в ярость. Как ни суров был его нрав, он никогда не давал ему воли так, как в тот день, когда он прочитал письмо капитана. Он так разгневался, что камердинер, который находился в комнате, когда принесли письмо, испугался, как бы милорда не хватил удар. В гневе своем он был страшен. Целый час он метался, как тигр в клетке, а потом сел и написал сыну, чтобы тот никогда больше не показывался ему на глаза и не писал ни отцу, ни братьям. Может жить как хочет и умереть где хочет, а о семье пусть забудет и пусть до конца дней не ждет от отца никакой помощи.

Капитан очень опечалился, прочитав это письмо; он любил Англию, а еще больше - красивый дом, в котором родился; он любил даже своего своенравного отца и сочувствовал ему; однако он знал, что теперь ему нечего надеяться на него. Поначалу он совсем растерялся: он не был приучен к труду, опыта в делах у него не было; зато у него было вдоволь решимости и мужества. Он продал свой офицерский патент, нашел себе - не без труда - место в Нью-Йорке и женился. По сравнению с прежней его жизнью в Англии перемена в обстоятельствах казалась очень велика, но он был счастлив и молод и надеялся, что, прилежно трудясь, достигнет многого в будущем. Он купил небольшой дом на одной из тихих улочек; там родился его малыш, и все там было так просто, весело и мило, что он ни разу ни на миг не пожалел, что женился на хорошенькой компаньонке богатой старухи: она была так прелестна и любила его, а он любил ее.

Она и вправду была совершенно прелестна, а малыш походил и на нее и на отца. Хоть он и родился в таком тихом и скромном доме, казалось, что счастливее малыша не найти. Во-первых, он никогда не болел, а потому не доставлял никому забот; во-вторых, характер у него был такой милый и вел он себя так очаровательно, что всех только радовал; а в-третьих, он был на удивление хорош собой. Он появился на свет с чудесными волосами, мягкими, тонкими и золотистыми, не то что другие младенцы, которые рождаются с голенькой головкой; волосы у него вились на концах, а когда ему исполнилось полгода, завились крупными кольцами; у него были большие карие глаза, длинные-предлинные ресницы и очаровательное личико; а спинка и ножки были такие крепкие, что в девять месяцев он уже начал ходить; вел же он себя всегда столь хорошо, что залюбуешься. Казалось, он всех считал друзьями, и если кто-нибудь заговаривал с ним, когда его вывозили в коляске погулять, он внимательно смотрел своими карими глазами, а потом так приветливо улыбался, что не было по соседству ни одного человека, который не радовался бы, завидев его, не исключая бакалейщика из угловой лавки, которого все считали брюзгой. И с каждым месяцем он все умнел и хорошел.

Сам Седрик ничего об этом не знал. При нем об этом даже не упоминали. Он знал, что отец его был англичанин, потому что ему сказала об этом мама; но отец умер, когда он был еще совсем маленьким, так что он почти ничего о нем и не помнил - только что он был высокий, с голубыми глазами и длинными усами, и как это было замечательно, когда он носил Седрика на плече по комнате. После смерти отца Седрик обнаружил, что с мамой о нем лучше не говорить. Когда отец заболел, Седрика отправили к друзьям погостить, а когда он вернулся, все было кончено; а мама, которая тоже очень болела, только-только стала подниматься с постели, чтобы посидеть в кресле у окна. Она побледнела и похудела, ямочки исчезли с ее милого лица, а глаза стали большими и грустными. Одета она была в черное.

Дорогая, - сказал Седрик (так называл ее отец, и мальчик перенял у него эту привычку), - Дорогая, папа выздоровел?

Плечи ее задрожали, и он заглянул ей в лицо. В глазах у нее было такое выражение, что он понял: сейчас она заплачет.

Дорогая, - повторил он, - папе лучше? Внезапно сердце ему подсказало, что надо поскорей ее обнять, и расцеловать, и прижаться мягкой щекой к ее лицу; он так и поступил, а она склонила голову ему на плечо и горько заплакала, крепко обхватив его руками, словно не желая отпускать.

О да, ему лучше, - отвечала она с рыданьем, - ему совсем, совсем хорошо! А у нас с тобой никого больше нет. Никого во всем белом свете!

И тогда, как ни был он мал, Седрик понял, что отец, такой большой, молодой и красивый, больше не вернется; что он умер, как некоторые другие люди, о смерти которых он слышал, хоть и не понимал, что это такое и почему мама так грустит. Но так как она всегда плакала, когда он заговаривал об отце, он про себя решил, что лучше не говорить с ней о нем; и еще он заметил, что лучше не позволять ей задумываться, глядя в окно или в огонь, играющий в камине. Знакомых у них с мамой почти не было, и жили они весьма уединенно, хоть Седрик этого и не замечал, пока не подрос и не узнал, почему их никто не навещает.

Дело в том, что, когда отец женился на его маме, мама была сиротой и у нее никого не было. Она была прехорошенькая и жила в компаньонках у богатой старухи, которая плохо с ней обращалась, и однажды капитан Седрик Эррол, приглашенный к старухе в гости, увидел, как молоденькая компаньонка в слезах взбежала по лестнице; она была так прелестна, нежна и печальна, что капитан не мог ее забыть. И после всяческих странных происшествий они познакомились и полюбили друг друга, а потом и поженились, хотя их брак кое-кому не понравился.

Больше всех разгневался старый отец капитана - он жил в Англии и был весьма богатый и знатный аристократ; он обладал весьма дурным нравом и ненавидел Америку и американцев. У него было два сына, старше капитана Седрика; старшему из этих сыновей по закону надлежало унаследовать фамильный титул и великолепные имения; в случае смерти старшего сына наследником становился второй; капитан Седрик, хоть он и был членом такой знатной семьи, не мог надеяться на богатство. Однако случилось так, что природа щедро наделила младшего сына всем, в чем она отказала старшим братьям. Он был не только красив, строен и изящен, но и отважен и великодушен; и обладал не только ясной улыбкой и приятным голосом, но и на редкость добрым сердцем и, казалось, умел заслужить всеобщую любовь.

Старшим братьям во всем этом было отказано: они не отличались ни красотой, ни добрым нравом, ни умом. В Итоне никто с ними не дружил; в колледже они учились без интереса и только даром тратили время и деньги, не находя и здесь настоящих друзей. Старого графа, своего отца, они без конца огорчали и ставили в неловкое положение; его наследник не делал чести фамильному имени и обещал стать просто самовлюбленным и расточительным ничтожеством, лишенным мужества и благородства. Граф с горечью думал о том, что младший сын, которому предстояло получить лишь весьма скромное состояние, был милым, красивым и крепким юношей. Порой он готов был рассердиться на него за то, что ему достались все те достоинства, которые так подходили бы пышному титулу и великолепным именьям; и все же упрямый и надменный старик всем сердцем любил своего младшего сына.

Однажды в порыве досады он отправил капитана Седрика в Америку - пусть себе попутешествует, тогда можно будет не сравнивать его постоянно с братьями, которые в то время особенно досаждали отцу своими выходками. Однако спустя полгода граф начал втайне скучать по сыну - он отправил капитану Седрику письмо, в котором велел ему возвращаться домой. В это же время капитан тоже послал отцу письмо, в котором сообщал, что полюбил хорошенькую американку и хочет жениться на ней. Граф, получив письмо, пришел в ярость. Как ни суров был его нрав, он никогда не давал ему воли так, как в тот день, когда он прочитал письмо капитана. Он так разгневался, что камердинер, который находился в комнате, когда принесли письмо, испугался, как бы милорда не хватил удар. В гневе своем он был страшен. Целый час он метался, как тигр в клетке, а потом сел и написал сыну, чтобы тот никогда больше не показывался ему на глаза и не писал ни отцу, ни братьям. Может жить как хочет и умереть где хочет, а о семье пусть забудет и пусть до конца дней не ждет от отца никакой помощи.

Капитан очень опечалился, прочитав это письмо; он любил Англию, а еще больше - красивый дом, в котором родился; он любил даже своего своенравного отца и сочувствовал ему; однако он знал, что теперь ему нечего надеяться на него. Поначалу он совсем растерялся: он не был приучен к труду, опыта в делах у него не было; зато у него было вдоволь решимости и мужества. Он продал свой офицерский патент, нашел себе - не без труда - место в Нью-Йорке и женился. По сравнению с прежней его жизнью в Англии перемена в обстоятельствах казалась очень велика, но он был счастлив и молод и надеялся, что, прилежно трудясь, достигнет многого в будущем. Он купил небольшой дом на одной из тихих улочек; там родился его малыш, и все там было так просто, весело и мило, что он ни разу ни на миг не пожалел, что женился на хорошенькой компаньонке богатой старухи: она была так прелестна и любила его, а он любил ее.

Она и вправду была совершенно прелестна, а малыш походил и на нее и на отца. Хоть он и родился в таком тихом и скромном доме, казалось, что счастливее малыша не найти. Во-первых, он никогда не болел, а потому не доставлял никому забот; во-вторых, характер у него был такой милый и вел он себя так очаровательно, что всех только радовал; а в-третьих, он был на удивление хорош собой. Он появился на свет с чудесными волосами, мягкими, тонкими и золотистыми, не то что другие младенцы, которые рождаются с голенькой головкой; волосы у него вились на концах, а когда ему исполнилось полгода, завились крупными кольцами; у него были большие карие глаза, длинные-предлинные ресницы и очаровательное личико; а спинка и ножки были такие крепкие, что в девять месяцев он уже начал ходить; вел же он себя всегда столь хорошо, что залюбуешься. Казалось, он всех считал друзьями, и если кто-нибудь заговаривал с ним, когда его вывозили в коляске погулять, он внимательно смотрел своими карими глазами, а потом так приветливо улыбался, что не было по соседству ни одного человека, который не радовался бы, завидев его, не исключая бакалейщика из угловой лавки, которого все считали брюзгой. И с каждым месяцем он все умнел и хорошел.

Когда же Седрик подрос и начал выходить, волоча за собой игрушечную тележку, на прогулку, то вызывал всеобщее восхищение, так он был мил и ладен собой в своей короткой белой шотландской юбочке и большой белой шляпе на золотистых кудрях. Вернувшись домой, няня рассказывала миссис Эррол о том, как дамы останавливали коляски, чтобы посмотреть на него и поговорить с ним. Как они радовались, когда он весело болтал с ними, будто век был с ними знаком! Более всего пленял он тем, что умел без труда подружиться с людьми. Происходило это скорее всего из-за его доверчивости и доброго сердца - он был расположен ко всем и хотел, чтобы всем было так же хорошо, как ему. Он легко угадывал чувства людей, возможно оттого, что жил с родителями, которые были любящими, заботливыми, нежными и хорошо воспитанными людьми. Маленький Седрик никогда не слышал недоброго или грубого слова; его всегда любили, о нем заботились, и детская его душа исполнилась доброты и открытой приязни. Он слышал, что отец называл маму нежными и ласковыми именами, и сам называл ее так же; он видел, что отец оберегал ее и заботился о ней, и сам научился тому же. И потому, когда он понял, что отец больше не вернется, и увидел, как печалится мама, им понемногу овладела мысль, что он должен постараться сделать ее счастливой. Он был еще совсем ребенком, но думал об этом, когда садился к ней на колени, целовал ее и клал свою кудрявую головку ей на плечо, и когда показывал ей свои игрушки и книжки с картинками, и когда влезал на диван, чтобы прилечь рядом с ней. Он был еще мал и не знал, что бы еще ему сделать, но делал все, что мог, и даже не подозревал, какое он для нее утешение. Однажды он услышал, как она говорит старой служанке:

Ах, Мэри, я вижу, что он хочет на свой лад меня утешить. Он иногда смотрит на меня с такой любовью и недоумением в глазах, словно жалеет меня, а потом вдруг подойдет и обнимет или покажет мне что-нибудь. Он настоящий маленький мужчина, и мне, право, кажется, что он все знает!

По мере того как он рос, у него появились свои привычки, которые необычайно забавляли и занимали всех, кто его знал. Он проводил так много времени с матерью, что она почти и не нуждалась более ни в ком. Они и гуляли, и болтали, и играли вместе. Читать он научился очень рано, а научившись, ложился обычно вечером на коврик перед камином и читал вслух - то сказки, а то большие книги для взрослых, а то так даже и газеты; и Мэри в таких случаях не раз слышала у себя в кухне, как миссис Эррол смеется над его забавными замечаниями.

И то сказать, - сообщила Мэри как-то бакалейщику, - послушать, что он говорит, так и не хочешь, а рассмеешься. Уж так-то забавно он все говорит и так обходительно! А вот в тот вечер, когда выбрали нового президента, явился он ко мне на кухню, стал у плиты, ручки в карманах, картинка, да и только, а личиком-то строг, как судья. И говорит: «Мэри, говорит, меня очень интересуют выборы. Я, говорит, республиканец, и Дорогая тоже. А ты, Мэри, республиканка?» - «Нет уж, говорю, извините. Я, говорю, демократка, да из самых крепких». А он глянул на меня так, что сердце у меня сжалось, и говорит: «Мэри, говорит, страна погибнет». И с той поры дня не проходит, чтобы он со мной не спорил, все убеждает сменить взгляды.

***

Мэри очень привязалась к малышу и очень им гордилась. Она поступила в дом, когда он только родился; а после смерти капитана Эррола она была и за кухарку, и за горничную, и за няньку, и делала все по дому. Она гордилась Седриком - его манерами, ловкостью и здоровьем, но больше всего - его золотистыми кудрями, которые вились надо лбом и падали прелестными локонами ему на плечи. Она трудилась, не покладая рук, и помогала миссис Эррол шить ему одежду и содержать ее в порядке.

Он у нас настоящий аристократ, а? - говаривала она. - Право слово, другого такого ребенка даже на Пятой авеню не сыщешь! И как хорошо выступает в черном бархатном костюмчике, что мы из хозяйкиного старого платья перешили. Голову держит высоко, а кудряшки так и летят, так и сияют… Ну прямо маленький лорд, право слово! Седрик и не догадывался, что выглядит словно маленький лорд, - он и слова-то такого не знал.

Самым большим его другом был бакалейщик из угловой лавки - сердитый бакалейщик, который, однако, на него никогда не сердился. Бакалейщика звали мистер Хоббс, и Седрик его уважал и восхищался им. Он считал мистера Хоббса очень богатым и могущественным: ведь у него в лавке было столько всяких разностей - инжир и чернослив, печенье и апельсины; а еще у него была лошадь с тележкой. Седрик любил и булочника, и молочника, и торговку яблоками, но мистера Хоббса он любил больше всех и так с ним дружил, что каждый день его навещал и частенько подолгу сидел у него, обсуждая последние новости. О чем только они не говорили! Ну, вот хотя бы о Четвертом июля.Национальный праздник США: 4 июля 1776 г. была принята Декларация независимости. Стоило разговору зайти о Четвертом июля, как конца-краю ему уже не предвиделось. Мистер Хоббс отзывался весьма пренебрежительно о «британцах», излагал всю историю Революции, вспоминал удивительные и патриотические истории о жестокости врага и отваге героев Борьбы за независимость и даже цитировал большие куски из Декларации независимости. Седрик приходил в такое волнение, что глаза у него сияли, а кудри прыгали по плечам. Вернувшись домой, он с нетерпением ждал, когда они отобедают - так ему хотелось пересказать все маме. Возможно, от мистера Хоббса он и перенял интерес к политике. Мистер Хоббс любил читать газеты - и Седрик теперь знал обо всем, что творится в Вашингтоне; мистер Хоббс не упускал случая сообщить ему, выполняет президент свой долг или нет. А однажды, во время выборов все шло, по его мнению, прямо великолепно, и конечно, если б не мистер Хоббс с Седриком, страна бы просто погибла. Мистер Хоббс взял его с собой посмотреть на большое факельное шествие, и немало горожан из тех, кто несли в ту ночь факелы, вспоминали потом полного мужчину, что стоял у фонарного столба, держа на плече красивого мальчика, который что-то кричал и размахивал шапкой.

Вскоре после выборов (Седрику в это время шел уже восьмой год) произошло одно удивительное событие, разом изменившее всю его жизнь. Любопытно, что в этот день он как раз беседовал с мистером Хоббсом об Англии и королеве, и мистер Хоббс весьма сурово отзывался об аристократии - особенно он возмущался всякими графами и маркизами. Утро выдалось жаркое; наигравшись с товарищами в войну, Седрик зашел в лавку передохнуть и увидел, что мистер Хоббс с мрачным видом листает «Иллюстрированные лондонские новости».

Полюбуйся, - сказал мистер Хоббс, показывая Седрику фотографию какой-то придворной церемонии, - вот как они сейчас развлекаются! Но погоди, им еще достанется, когда восстанут те, кого они поработили, и они полетят вверх тормашками - все эти графья, маркизы и прочие! Этого не избежать, пусть поостерегутся!

Седрик устроился на высоком табурете, на котором он обычно сидел, сдвинул шапку на затылок, а руки, в подражание мистеру Хоббсу, сунул в карманы.

А много вы маркизов и герцогов встречали, мистер Хоббс? - спросил Седрик.

Нет, - отвечал с негодованием мистер Хоббс, - нет уж, уволь! Пусть бы хоть один попробовал сюда заявиться - увидел бы тогда! Я не потерплю, чтобы эти жадные тираны сидели тут на моих ящиках с печеньем!

И он с гордостью огляделся и вытер лоб платком.

Может, они отказались бы от своих титулов, если бы знали, что к чему, - предположил Седрик. Ему было немного жаль этих несчастных аристократов.

Ну, нет! - фыркнул мистер Хоббс. - Они ими гордятся. Такими уж они родились. Подлые душонки!

Так они беседовали - как вдруг дверь отворилась и в лавку вошла Мэри. Седрик подумал было, что она забежала купить сахару, но ошибся. Она была бледна и казалась чем-то взволнованной.

Идем-ка домой, голубчик, - сказала она, - хозяйка тебя зовет.

Седрик соскользнул с табуретки.

Она хочет, чтобы я пошел с ней гулять, да, Мэри? - спросил Седрик.

До свиданья, мистер Хоббс. Скоро увидимся.

Он удивился, заметив, что Мэри глядит на него во все глаза и почему-то качает головой.

Что с тобой, Мэри? - удивился он. - Тебе нехорошо? Это от жары, да?

Нет, - отвечала Мэри, - странные у нас дела происходят.

Может, у Дорогой голова от солнца разболелась? - забеспокоился он. Но дело было не в этом.

Подойдя к дому, он увидел у дверей коляску, а в маленькой гостиной кто-то беседовал с мамой. Мэри повела его побыстрее наверх, нарядила в выходной костюм кремового цвета, повязала красный шарф вокруг пояса, и расчесала ему кудри.

Ах, вот как, милорды? - бормотала она. - И знать, и дворяне… Да провались они! Еще чего не хватало - лордов всяких!

Все это было непонятно, но Седрик не сомневался, что мама все ему объяснит, и не стал ни о чем расспрашивать Мэри. Когда туалет его был окончен, он сбежал по лестнице вниз и вошел в гостиную. Худощавый старый джентльмен с умным лицом сидел в кресле. Перед ним, бледная, со слезами в глазах, стояла мама.

Ах, Седди! - вскричала она и, кинувшись к нему, обняла и поцеловала его с волнением и испугом. - Ах, Седди, голубчик!

Высокий худой джентльмен встал с кресла и кинул на Седрика проницательный взгляд, гладя подбородок костлявыми пальцами. Вид у него был довольный.

Так вот он, - произнес худой джентльмен медленно, - вот маленький лорд Фаунтлерой.

Стр. 4 из 45

Заметим кстати, что многое из того, что описывает Бернетт, совсем не так далеко от реализма, как это кажется ее критикам. Описание бедственного положения крестьян в имении графа Доринкорта, к примеру, взято с натуры. В начале 80-х годов в Англии было несколько недородов, прокатилась волна эпидемий среди скота, сельские жители находились в ужасном положении, сельское хозяйство оказалось в глубоком кризисе. Описывая эту ситуацию, Бернетт смещает акценты, возлагая вину за бедственное положение крестьян исключительно на графа и его управляющего, однако от этого сама ситуация не становится менее реальной, а описание менее реалистичным.

Особенно удаются Бернетт описания жизни в поместье и всевозможных видов и градаций снобизма, издавна распространенного в старой Англии (вспомним хотя бы слуг, рассуждающих о своих господах) и захватившего и некоторых представителей Нового Света.

Заключительные строки повести, в которых говорится о неожиданном повороте во взглядах заядлого республиканца мистера Хоббса, читаются ныне не только с улыбкой, но с удивлением перед проницательностью писательницы, сумевшей разглядеть это явление и по другую сторону океана.

Фрэнсис Ходгсон Бернетт умерла в Америке 29 октября 1924 года. В последний раз она появилась на публике незадолго до своей смерти, на чествовании Мэри Пикфорд, немало способствовавшей своей игрой успеху «Маленького лорда». Ее сын Вивьен умер в 1937 году во время кораблекрушения, спасая тонувших людей. Он спас двух мужчин и двух женщин, прежде чем погиб сам. Это была смерть, достойная Фаунтлероя, писали газеты.

В Центральном парке в Нью-Йорке стоит скромный памятник героям Бернетт, которая, по ее собственным словам, «всем лучшим, что есть во мне, старалась сделать мир счастливее».

Н. М. Демурова

Глава первая. НЕОЖИДАННОЕ ИЗВЕСТИЕ

Сам Седрик ничего об этом не знал. При нем об этом даже не упоминали. Он знал, что отец его был англичанин, потому что ему сказала об этом мама; но отец умер, когда он был еще совсем маленьким, так что он почти ничего о нем и не помнил - только что он был высокий, с голубыми глазами и длинными усами, и как это было замечательно, когда он носил Седрика на плече по комнате. После смерти отца Седрик обнаружил, что с мамой о нем лучше не говорить. Когда отец заболел, Седрика отправили к друзьям погостить, а когда он вернулся, все было кончено; а мама, которая тоже очень болела, только-только стала подниматься с постели, чтобы посидеть в кресле у окна. Она побледнела и похудела, ямочки исчезли с ее милого лица, а глаза стали большими и грустными. Одета она была в черное.

Дорогая, - сказал Седрик (так называл ее отец, и мальчик перенял у него эту привычку), - Дорогая, папа выздоровел?

Плечи ее задрожали, и он заглянул ей в лицо. В глазах у нее было такое выражение, что он понял: сейчас она заплачет.

Дорогая, - повторил он, - папе лучше? Внезапно сердце ему подсказало, что надо поскорей ее обнять, и расцеловать, и прижаться мягкой щекой к ее лицу; он так и поступил, а она склонила голову ему на плечо и горько заплакала, крепко обхватив его руками, словно не желая отпускать.

О да, ему лучше, - отвечала она с рыданьем, - ему совсем, совсем хорошо! А у нас с тобой никого больше нет. Никого во всем белом свете!

И тогда, как ни был он мал, Седрик понял, что отец, такой большой, молодой и красивый, больше не вернется; что он умер, как некоторые другие люди, о смерти которых он слышал, хоть и не понимал, что это такое и почему мама так грустит. Но так как она всегда плакала, когда он заговаривал об отце, он про себя решил, что лучше не говорить с ней о нем; и еще он заметил, что лучше не позволять ей задумываться, глядя в окно или в огонь, играющий в камине. Знакомых у них с мамой почти не было, и жили они весьма уединенно, хоть Седрик этого и не замечал, пока не подрос и не узнал, почему их никто не навещает.

Дело в том, что, когда отец женился на его маме, мама была сиротой и у нее никого не было. Она была прехорошенькая и жила в компаньонках у богатой старухи, которая плохо с ней обращалась, и однажды капитан Седрик Эррол, приглашенный к старухе в гости, увидел, как молоденькая компаньонка в слезах взбежала по лестнице; она была так прелестна, нежна и печальна, что капитан не мог ее забыть. И после всяческих странных происшествий они познакомились и полюбили друг друга, а потом и поженились, хотя их брак кое-кому не понравился.

Больше всех разгневался старый отец капитана - он жил в Англии и был весьма богатый и знатный аристократ; он обладал весьма дурным нравом и ненавидел Америку и американцев. У него было два сына, старше капитана Седрика; старшему из этих сыновей по закону надлежало унаследовать фамильный титул и великолепные имения; в случае смерти старшего сына наследником становился второй; капитан Седрик, хоть он и был членом такой знатной семьи, не мог надеяться на богатство. Однако случилось так, что природа щедро наделила младшего сына всем, в чем она отказала старшим братьям. Он был не только красив, строен и изящен, но и отважен и великодушен; и обладал не только ясной улыбкой и приятным голосом, но и на редкость добрым сердцем и, казалось, умел заслужить всеобщую любовь.

Старшим братьям во всем этом было отказано: они не отличались ни красотой, ни добрым нравом, ни умом. В Итоне никто с ними не дружил; в колледже они учились без интереса и только даром тратили время и деньги, не находя и здесь настоящих друзей. Старого графа, своего отца, они без конца огорчали и ставили в неловкое положение; его наследник не делал чести фамильному имени и обещал стать просто самовлюбленным и расточительным ничтожеством, лишенным мужества и благородства. Граф с горечью думал о том, что младший сын, которому предстояло получить лишь весьма скромное состояние, был милым, красивым и крепким юношей. Порой он готов был рассердиться на него за то, что ему достались все те достоинства, которые так подходили бы пышному титулу и великолепным именьям; и все же упрямый и надменный старик всем сердцем любил своего младшего сына.

Однажды в порыве досады он отправил капитана Седрика в Америку - пусть себе попутешествует, тогда можно будет не сравнивать его постоянно с братьями, которые в то время особенно досаждали отцу своими выходками. Однако спустя полгода граф начал втайне скучать по сыну - он отправил капитану Седрику письмо, в котором велел ему возвращаться домой. В это же время капитан тоже послал отцу письмо, в котором сообщал, что полюбил хорошенькую американку и хочет жениться на ней. Граф, получив письмо, пришел в ярость. Как ни суров был его нрав, он никогда не давал ему воли так, как в тот день, когда он прочитал письмо капитана. Он так разгневался, что камердинер, который находился в комнате, когда принесли письмо, испугался, как бы милорда не хватил удар. В гневе своем он был страшен. Целый час он метался, как тигр в клетке, а потом сел и написал сыну, чтобы тот никогда больше не показывался ему на глаза и не писал ни отцу, ни братьям. Может жить как хочет и умереть где хочет, а о семье пусть забудет и пусть до конца дней не ждет от отца никакой помощи.