Сигналы не чай там пьет. Понедельник начинается в субботу сказка для научных сотрудников младшего возраста
– Можешь, – сказал Роман. – Ты теперь всё можешь. Это Научно-Исследовательский Институт Чародейства и Волшебства… Ну, что же ты стал? Загоняй машину!
– Куда? – спросил я.
– Ну неужели ты не видишь?
И я увидел.
Но это уже совсем другая история.
История вторая
СУЕТА СУЕТ
Глава первая
Среди героев рассказа выделяются один-два главных героя, все остальные рассматриваются как второстепенные.
«Методика преподавания литературы»
Около двух часов дня, когда в «Алдане» снова перегорел предохранитель вводного устройства, раздался телефонный звонок. Звонил заместитель директора по административно-хозяйственной части Модест Матвеевич Камноедов.
– Привалов, – сурово сказал он, – почему вы опять не на месте?
– Как это не на месте? – обиделся я. День сегодня выдался хлопотливый, и я всё позабыл.
– Вы это прекратите, – сказал Модест Матвеевич. – Вам уже пять минут назад надлежало явиться ко мне на инструктаж.
– Ёлки-палки, – сказал я и повесил трубку.
Я выключил машину, снял халат и велел девочкам не забыть вырубить ток. В большом коридоре было пусто, за полузамёрзшими окнами мела пурга. Надевая на ходу куртку, я побежал в хозяйственный отдел.
Модест Матвеевич в лоснящемся костюме величественно ждал меня в собственной приёмной. За его спиной маленький гном с волосатыми ушами уныло и старательно возил пальцами по обширной ведомости.
– Вы, Привалов, как какой-нибудь этот… хам-мункулс, – произнёс Модест. – Никогда вас нет на месте.
С Модестом Матвеевичем все старались поддерживать только хорошие отношения, поскольку человек он был могучий, непреклонный и фантастически невежественный. Поэтому я рявкнул: «Слушаюсь!» – и щёлкнул каблуками.
– Всё должны быть на своих местах, – продолжал Модест Матвеевич. – Всегда. У вас вот высшее образование, и очки, и бороду вот отрастили, а понять такой простой теоремы не можете.
– Больше не повторится! – сказал я, выкатив глаза.
– Вы это прекратите, – сказал Модест Матвеевич, смягчаясь. Он извлёк из кармана лист бумаги и некоторое время глядел в него. – Так вот, Привалов, – сказал он наконец, – сегодня вы заступаете дежурным. Дежурство по учреждению во время праздников – занятие ответственное. Это вам не кнопки нажимать. Во-первых – противопожарная безопасность. Это первое. Не допускать самовозгорания. Следить за обесточенностью вверенных вам производственных площадей. И следить лично, без этих ваших фокусов с раздваиваниями и растраиваниями. Без этих ваших дубелей. При обнаружении фактора горения немедленно звонить по телефону 01 и приступать к принятию мер. На этот случай получите сигнальную дудку для вызова авральной команды… – Он вручил мне платиновый свисток с инвентарным номером. – А также никого не пускать. Вот это список лиц, которым разрешено пользование лабораториями в ночной период, но всё равно тоже не пускать, потому что праздник. Во всём институте чтобы ни одной живой души. Всякие там другие души – пусть, но живой души чтобы ни одной. Демонов на входе и выходе заговорить. Понимаете обстановку? Живые души не должны входить, а все прочие не должны выходить. Потому что уже был прен-цендент: сбежал чёрт и украл луну. Широко известный прен-цендент, даже в кино отражён. – Он значительно на меня посмотрел и вдруг спросил документы.
Я повиновался. Он внимательно исследовал мой пропуск, вернул его и произнёс:
– Всё верно. А то было у меня подозрение, что вы всё-таки дубель. Вот так. Значит, в пятнадцать ноль-ноль в соответствии с трудовым законодательством рабочий день закончится, и все сдадут вам ключи от своих производственных помещений. После чего вы лично осмотрите территорию. В дальнейшем производите обходы каждые три часа на предмет самовозгорания. Не менее двух раз за период дежурства посетите виварий. Если надзиратель пьёт чай – прекратите. Были сигналы: не чай он там пьёт. В таком вот аксепте. Пост ваш в приёмной у директора. На диване можете отдыхать. Завтра в шестнадцать ноль-ноль вас сменит Почкин Владимир из лаборатории товарища Ойры-Ойры. Доступно?
– Вполне, – сказал я.
– Я буду звонить вам ночью и завтра днём. Лично. Возможен контроль и со стороны товарища завкадрами.
– Вас понял, – сказал я и проглядел список.
Первым в списке значился директор института Янус Полуэктович Невструев с карандашной пометкой «два экз.». Вторым шёл лично Модест Матвеевич, третьим – товарищ завкадрами гражданин Дёмин Кербер Псоевич. А дальше шли фамилии, которых я никогда и нигде не встречал.
– Что-нибудь недоступно? – осведомился Модест Матвеевич, ревниво за мной следивший.
– Вот тут, – сказал я веско, тыча пальцем в список, – наличествуют товарищи в количестве… м-м-м… двадцати двух экземпляров, лично мне неизвестные. Эти фамилии я хотел бы с вами лично провентилировать. – Я посмотрел ему прямо в глаза и добавил твёрдо: – Во избежание.
Модест Матвеевич взял список и оглядел его на расстоянии вытянутой руки.
– Всё верно, – сказал он снисходительно. – Просто вы, Привалов, не в курсе. Лица, поименованные с номера четвёртого по номер двадцать пятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных к ночным работам посмертно. В порядке признания их заслуг в прошлом. Теперь вам доступно?
Я слегка обалдел, потому что привыкнуть ко всему этому было всё-таки очень трудно.
– Занимайте свой пост, – величественно сказал Модест Матвеевич. – Я со своей стороны и от имени администрации поздравляю вас, товарищ Привалов, с наступающим Новым годом и желаю вам в новом году соответствующих успехов как в работе, так и в личной жизни.
Я тоже пожелал ему соответствующих успехов и вышел в коридор.
Узнавши вчера о том, что меня назначили дежурным, я обрадовался: я намеревался закончить один расчёт для Романа Ойры-Ойры. Однако теперь я чувствовал, что дело обстоит не так просто. Перспектива провести ночь в институте представилась мне вдруг в совершенно новом свете. Я и раньше задерживался на работе допоздна, когда дежурные из экономии уже гасили четыре лампы из пяти в каждом коридоре и приходилось пробираться к выходу мимо каких-то шарахающихся мохнатых теней. Первое время это производило на меня сильнейшее впечатление, потом я привык, а потом снова отвык, когда, возвращаясь однажды по большому коридору, услышал сзади мерное цок-цок-цок когтей по паркету и, оглянувшись, обнаружил некое фосфоресцирующее животное, бегущее явно по моим следам. Правда, когда меня сняли с карниза, выяснилось, что это была обыкновенная живая собачка одного из сотрудников. Сотрудник приходил извиняться, Ойра-Ойра прочёл мне издевательскую лекцию о вреде суеверий, но какой-то осадок у меня в душе всё-таки остался. Первым делом заговорю демонов, подумал я.
У входа в приёмную директора мне повстречался мрачный Витька Корнеев. Он хмуро кивнул и хотел пройти мимо, но я поймал его за рукав.
– Ну? – сказал грубый Корнеев, останавливаясь.
– Я сегодня дежурю, – сообщил я.
– Ну и дурак, – сказал Корнеев.
– Грубый ты всё-таки, Витька, – сказал я. – Не буду я с тобой больше общаться.
Витька оттянул пальцем воротник свитера и с интересом посмотрел на меня.
– А что же ты будешь? – спросил он.
– Да уж найду что, – сказал я, несколько растерявшись.
Витька вдруг оживился.
– Постой-ка, – сказал он. – Ты что, в первый раз дежуришь?
– Ага, – сказал Витька. – И как ты намерен действовать?
– Согласно инструкции, – ответил я. – Заговорю демонов и лягу спать. На предмет самовозгорания. А ты куда денешься?
– Да собирается там одна компания, – неопределённо сказал Витька. – У Верочки… А это у тебя что? – Он взял у меня список. – А, мёртвые души…
- Если надзиратель пьет чай - прекратите. Были сигналы - не чай он там пьет.
Модест Матвеевич Камноедов
Ну, вот и с наступающим, - сказал сам себе надзиратель вивария соловецкого НИИЧАВО и решительно принялся наполнять стакан из чайника - тем, что, согласно тревожным сигналам, доносившимся до товарища Камноедова, чаем никак не являлось.
Впрочем, сейчас реабилитированный пожилой вурдалак Альфред искренне считал, что - имеет право. Видеть его сейчас никто не мог, компанию составлял разве что сломавший палец Бриарей, завывавший где-то в отдалении. Да и к тому же - новогодняя ночь. Можно ради праздника выпить - а потом, как всегда, предаться ностальгии и чуть взгрустнуть...А что еще остается делать пожилому вурдалаку?
Альфред фыркнул. Пожилой! Сам он себя пожилым совсем не считал. Прожил, конечно, немало, но лицо, по всем законам принятого с укусом бессмертия, осталось молодым. Возможно, сейчас это было не слишком заметно - ну а чего удивляться, если сам не помнил, когда кровь в последний раз пил? Товарищи ученые, Эйнштейны ненаглядные, после реабилитации с этим быстро справились. Пара формул тут, пара заклинаний там, и легкий намек на отмену реабилитации сверху - и на кровь уж сколько лет не тянет. А если и потянет - вот так вот втихую стакан примешь, горькая, она не хуже крови пьянит и согревает... И вроде как полегче. Только вот мысли всякие лезут в голову Альфреду. Особенно после второго стакана, который как раз сейчас осушил, смачно крякнув. Он начинал завидовать этим институтским умникам. Когда-то ведь был не хуже их, подавал надежды, и верил в будущее, гордился тем, что работает вместе с научным светилом. Ох, как удивился бы профессор, если бы узнал, насколько далеко шагнула сейчас наука! И не меньше удивился бы, узнай он, кем стал его юный ассистент.
Альфред и сам этому удивлялся. Ах, если бы не та проваленная миссия в Трансильвании! Нет, сначала он даже провалом это не считал - ведь рядом была любимая девушка, а ради нее можно было пойти на всё. Даже стать вампиром и провести с ней вечность.
И первое получилось легко, а вот второе... Ах, Сара, Сара, где ты сейчас? Неужели нашла себе нового, неотразимого во всех смыслах кровососущего аристократа с шикарной ванной? И совсем-совсем не помнишь беднягу Альфреда, которого злая судьба занесла в другую страну, к людям, которые с вурдалаками боролись отнюдь не головками чеснока, но жаловали их, в общем-то, немногим больше, чем трансильванские крестьяне.
Альфред поморщился и снова наклонил чайник над стаканом. Не любил он вспоминать свои мытарства перед тем, как попал в Соловец, в НИИЧАВО...
К его немалому удивлению, его здесь приняли, и даже реабилитировали, простив всю выпитую за время бессмертного существования кровь - учли, что, во первых, Альфред принадлежал когда-то к прогрессивной молодежи, а во-вторых - пострадал от буржуев-угнетателей. И это было верно, кстати. Еще как пострадал! Только в подробности перед товарищами учеными не вдавался, неловко было. Не рассказывать же о том, как напомаженный и жеманный сынок трансильванского графа-вампира делал непристойные намеки и пытался укусить прямо в библиотеке!
Да, не расскажешь. Как и о том, что вспоминается об этом почему-то куда чаще, чем о совместном существовании с красавицей Сарой Шагал. И тот безумный их танец, когда перепуганный Альфред случайно бросил взгляд в зеркало и увидел там лишь своё отражение. А вот сейчас он сам не отражается в зеркале, но рядом с ним никого нет. И едва ли кто-то снова решит пройтись с ним в танце.
Альфред вздохнул, и вдруг расслышал, что к болезненным оханьям Бриарея внезапно добавился какой-то новый звук.
Альфред встрепенулся, готовясь спрятать чайник под стол, если явится дежурный. Но нет, это не шаги человека, а что-то совсем другое. Что-то, чего никак нельзя было ожидать услышать в виварии.
Конечно, Альфред тоже был наслышан о нетопырях, живущих на первом этаже. Весь институт уже давно шутил на тему бесплодной борьбы с ними Модеста Матвеевича. В результате этой борьбы нетопыри не только не исчезали, но еще и мутировали - пели, разговаривали... А институтский киномеханик не далее, как вчера, клялся, что видел нетопыря, как две капли воды похожего на... Тут показания становились расплывчатыми - то ли на Стеллочку из отдела профессора Выбегаллы, то ли на товарища завкадрами, то ли вообще непонятно на кого...
Звук стал громче. Стакан на столе жалобно задребезжал. Альфред заерзал на стуле. Неужели сюда залетела какая-то поющая особь? Узнает начальство - хлопот не оберешься!
И правда - мелькнули перед самым лицом ошарашенного Альфреда черные крылья, и жалобный звон разбившегося всё-таки стакана, утонул в радостном возгласе:
- Альфрееед! Мон шери! Ну наконец-то я нашел тебя!
Альфред выронил чайник, мельком подумав о том, что институтский киномеханик, похоже, сильно ошибался в своих догадках насчет того, с кем схож мутировавший нетопырь. Не такой уж мутировавший. И даже - не такой уж нетопырь.
- Герберт?!
Глядя на стоящего перед ним и довольно улыбающегося Герберта фон Кролока, Альфред опрокинул чайник с бесценным "кровозаменителем". Но это было совершенно неважно. Ведь новогодняя ночь, кажется, в кои-то веки удалась.
По крайней мере, судя по взгляду Герберта - танцы обеспечены.
История вторая
СУЕТА СУЕТ
Глава первая
Среди героев рассказа выделяются один-два главных героя, все остальные рассматриваются как второстепенные.
«Методика преподавания литературы»Около двух часов дня, когда в «Алдане» снова перегорел предохранитель вводного устройства, раздался телефонный звонок. Звонил заместитель директора по административно-хозяйственной части Модест Матвеевич Камноедов.
Привалов, - сурово сказал он, - почему вы опять не на месте?
Как это не на месте? - обиделся я. День сегодня выдался хлопотливый, и я всё позабыл.
Вы это прекратите, - сказал Модест Матвеевич. - Вам уже пять минут назад надлежало явиться ко мне на инструктаж.
- Ёлки-палки, - сказал я и повесил трубку.
Я выключил машину, снял халат и велел девочкам не забыть вырубить ток. В большом коридоре было пусто, за полузамёрзшими окнами мела пурга. Надевая на ходу куртку, я побежал в хозяйственный отдел.
Модест Матвеевич в лоснящемся костюме величественно ждал меня в собственной приёмной. За его спиной маленький гном с волосатыми ушами уныло и старательно возил пальцами по обширной ведомости.
Вы, Привалов, как какой-нибудь этот… хам-мункулс, - произнёс Модест. - Никогда вас нет на месте.
С Модестом Матвеевичем все старались поддерживать только хорошие отношения, поскольку человек он был могучий, непреклонный и фантастически невежественный. Поэтому я рявкнул: «Слушаюсь!» - и щёлкнул каблуками.
Всё должны быть на своих местах, - продолжал Модест Матвеевич. - Всегда. У вас вот высшее образование, и очки, и бороду вот отрастили, а понять такой простой теоремы не можете.
Больше не повторится! - сказал я, выкатив глаза.
Вы это прекратите, - сказал Модест Матвеевич, смягчаясь. Он извлёк из кармана лист бумаги и некоторое время глядел в него. - Так вот, Привалов, - сказал он наконец, - сегодня вы заступаете дежурным. Дежурство по учреждению во время праздников - занятие ответственное. Это вам не кнопки нажимать. Во-первых - противопожарная безопасность. Это первое. Не допускать самовозгорания. Следить за обесточенностью вверенных вам производственных площадей. И следить лично, без этих ваших фокусов с раздваиваниями и растраиваниями. Без этих ваших дубелей. При обнаружении фактора горения немедленно звонить по телефону 01 и приступать к принятию мер. На этот случай получите сигнальную дудку для вызова авральной команды… - Он вручил мне платиновый свисток с инвентарным номером. - А также никого не пускать. Вот это список лиц, которым разрешено пользование лабораториями в ночной период, но всё равно тоже не пускать, потому что праздник. Во всём институте чтобы ни одной живой души. Всякие там другие души - пусть, но живой души чтобы ни одной. Демонов на входе и выходе заговорить. Понимаете обстановку? Живые души не должны входить, а все прочие не должны выходить. Потому что уже был прен-цендент: сбежал чёрт и украл луну. Широко известный прен-цендент, даже в кино отражён. - Он значительно на меня посмотрел и вдруг спросил документы.
Я повиновался. Он внимательно исследовал мой пропуск, вернул его и произнёс:
Всё верно. А то было у меня подозрение, что вы всё-таки дубель. Вот так. Значит, в пятнадцать ноль-ноль в соответствии с трудовым законодательством рабочий день закончится, и все сдадут вам ключи от своих производственных помещений. После чего вы лично осмотрите территорию. В дальнейшем производите обходы каждые три часа на предмет самовозгорания. Не менее двух раз за период дежурства посетите виварий. Если надзиратель пьёт чай - прекратите. Были сигналы: не чай он там пьёт. В таком вот аксепте. Пост ваш в приёмной у директора. На диване можете отдыхать. Завтра в шестнадцать ноль-ноль вас сменит Почкин Владимир из лаборатории товарища Ойры-Ойры. Доступно?
Вполне, - сказал я.
Я буду звонить вам ночью и завтра днём. Лично. Возможен контроль и со стороны товарища завкадрами.
Вас понял, - сказал я и проглядел список.
Первым в списке значился директор института Янус Полуэктович Невструев с карандашной пометкой «два экз.». Вторым шёл лично Модест Матвеевич, третьим - товарищ завкадрами гражданин Дёмин Кербер Псоевич. А дальше шли фамилии, которых я никогда и нигде не встречал.
Что-нибудь недоступно? - осведомился Модест Матвеевич, ревниво за мной следивший.
Вот тут, - сказал я веско, тыча пальцем в список, - наличествуют товарищи в количестве… м-м-м… двадцати двух экземпляров, лично мне неизвестные. Эти фамилии я хотел бы с вами лично провентилировать. - Я посмотрел ему прямо в глаза и добавил твёрдо: - Во избежание.
Модест Матвеевич взял список и оглядел его на расстоянии вытянутой руки.
Всё верно, - сказал он снисходительно. - Просто вы, Привалов, не в курсе. Лица, поименованные с номера четвёртого по номер двадцать пятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных к ночным работам посмертно. В порядке признания их заслуг в прошлом. Теперь вам доступно?
Я слегка обалдел, потому что привыкнуть ко всему этому было всё-таки очень трудно.
Занимайте свой пост, - величественно сказал Модест Матвеевич. - Я со своей стороны и от имени администрации поздравляю вас, товарищ Привалов, с наступающим Новым годом и желаю вам в новом году соответствующих успехов как в работе, так и в личной жизни.
Я тоже пожелал ему соответствующих успехов и вышел в коридор.
Узнавши вчера о том, что меня назначили дежурным, я обрадовался: я намеревался закончить один расчёт для Романа Ойры-Ойры. Однако теперь я чувствовал, что дело обстоит не так просто. Перспектива провести ночь в институте представилась мне вдруг в совершенно новом свете. Я и раньше задерживался на работе допоздна, когда дежурные из экономии уже гасили четыре лампы из пяти в каждом коридоре и приходилось пробираться к выходу мимо каких-то шарахающихся мохнатых теней. Первое время это производило на меня сильнейшее впечатление, потом я привык, а потом снова отвык, когда, возвращаясь однажды по большому коридору, услышал сзади мерное цок-цок-цок когтей по паркету и, оглянувшись, обнаружил некое фосфоресцирующее животное, бегущее явно по моим следам. Правда, когда меня сняли с карниза, выяснилось, что это была обыкновенная живая собачка одного из сотрудников. Сотрудник приходил извиняться, Ойра-Ойра прочёл мне издевательскую лекцию о вреде суеверий, но какой-то осадок у меня в душе всё-таки остался. Первым делом заговорю демонов, подумал я.
У входа в приёмную директора мне повстречался мрачный Витька Корнеев. Он хмуро кивнул и хотел пройти мимо, но я поймал его за рукав.
Ну? - сказал грубый Корнеев, останавливаясь.
Я сегодня дежурю, - сообщил я.
Ну и дурак, - сказал Корнеев.
Грубый ты всё-таки, Витька, - сказал я. - Не буду я с тобой больше общаться.
Витька оттянул пальцем воротник свитера и с интересом посмотрел на меня.
А что же ты будешь? - спросил он.
Да уж найду что, - сказал я, несколько растерявшись.
Витька вдруг оживился.
Постой-ка, - сказал он. - Ты что, в первый раз дежуришь?
Ага, - сказал Витька. - И как ты намерен действовать?
Согласно инструкции, - ответил я. - Заговорю демонов и лягу спать. На предмет самовозгорания. А ты куда денешься?
Да собирается там одна компания, - неопределённо сказал Витька. - У Верочки… А это у тебя что? - Он взял у меня список. - А, мёртвые души…
Никого не пущу, - сказал я. - Ни живых, ни мёртвых.
Правильное решение, - сказал Витька. - Архиверное. Только присмотри у меня в лаборатории. Там у меня будет работать дубль.
Чей дубль?
Мой дубль, естественно. Кто мне своего отдаст? Я его там запер, вот, возьми ключ, раз ты дежурный.
Я взял ключ.
Слушай, Витька, часов до десяти пусть он поработает, но потом я всё обесточу. В соответствии с законодательством.
Ладно, там видно будет. Ты Эдика не встречал?
Не встречал, - сказал я. - И не забивай мне баки. В десять часов я всё обесточу.
А я разве против? Обесточивай, пожалуйста. Хоть весь город.
Тут дверь приёмной отворилась, и в коридор вышел Янус Полуэктович.
Так, - произнёс он, увидев нас.
Я почтительно поклонился. По лицу Януса Полуэктовича было видно, что он забыл, как меня зовут.
Прошу, - сказал он, подавая мне ключи. - Вы ведь дежурный, если я не ошибаюсь… Кстати… - Он поколебался. - Я с вами не беседовал вчера?
Да, - сказал я, - вы заходили в электронный зал.
Он покивал.
Да-да, действительно… Мы говорили о практикантах…
Нет, - возразил я почтительно, - не совсем так. Это насчёт нашего письма в Центракадемснаб. Про электронную приставку.
Ах вот как, - сказал он. - Ну хорошо, желаю вам спокойного дежурства… Виктор Павлович, можно вас на минутку?
Он взял Витьку под руку и увёл по коридору, а я вошёл в приёмную. В приёмной второй Янус Полуэктович запирал сейфы. Увидев меня, он сказал: «Так», и снова принялся позвякивать ключами. Это был А-Янус, я уже немножко научился различать их. А-Янус выглядел несколько моложе, был неприветлив, всегда корректен и малоразговорчив. Рассказывали, что он много работает, и люди, знавшие его давно, утверждали, что этот посредственный администратор медленно, но верно превращается в выдающегося учёного. У-Янус, напротив, был всегда ласков, очень внимателен и обладал странной привычкой спрашивать: «Я с вами не беседовал вчера?» Поговаривали, что он сильно сдал в последнее время, хотя и оставался учёным с мировым именем. И всё-таки А-Янус и У-Янус были одним и тем же человеком. Вот это у меня никак не укладывалось в голове. Была в этом какая-то условность. Я даже подозревал, что это просто метафора.
А-Янус замкнул последний замок, вручил мне часть ключей и, холодно попрощавшись, ушёл. Я уселся за стол референта, положил перед собой список и позвонил к себе в электронный зал. Никто не отозвался - видимо, девочки уже разошлись. Было четырнадцать часов тридцать минут.
В четырнадцать часов тридцать одну минуту в приёмную, шумно отдуваясь и треща паркетом, ввалился знаменитый Фёдор Симеонович Киврин, великий маг и кудесник, заведующий отделом Линейного Счастья. Фёдор Симеонович славился неисправимым оптимизмом и верой в прекрасное будущее. У него было очень бурное прошлое. При Иване Васильевиче - царе Грозном опричники тогдашнего министра государственной безопасности Малюты Скуратова с шутками и прибаутками сожгли его по доносу соседа-дьяка в деревянной бане как колдуна; при Алексее Михайловиче - царе Тишайшем его били батогами нещадно и спалили у него на голой спине полное рукописное собрание его сочинений; при Петре Алексеевиче - царе Великом он сначала возвысился было как знаток химии и рудного дела, но не потрафил чем-то князю-кесарю Ромодановскому, попал в каторгу на тульский оружейный завод, бежал оттуда в Индию, долго путешествовал, кусан был ядовитыми змеями и крокодилами, нечувствительно превзошёл йогу, вновь вернулся в Россию в разгар пугачёвщины, был обвинён как врачеватель бунтовщиков, обезноздрен и сослан в Соловец навечно. В Соловце опять имел массу всяких неприятностей, пока не прибился к НИИЧАВО, где быстро занял пост заведующего отделом и последнее время много работал над проблемами человеческого счастья, беззаветно сражаясь с теми коллегами, которые базой счастья полагали довольство.
П-приветствую вас! - пробасил он, кладя передо мною ключи от своих лабораторий. - Б-бедняга, к-как же вы это? В-вам веселиться надо в т-такую ночь, я п-позвоню Модесту, что за г-глупости, я сам п-подежурю…
Видно было, что мысль эта только что пришла ему в голову, и он страшно ею загорелся.
Н-ну-ка, где здесь его т-телефон? П-проклятье, н-никогда не п-помню т-телефонов… Один-п-пятнадцать или п-пять-одиннадцать…
Что вы, Фёдор Симеонович, спасибо! - вскричал я. - Не надо! Я тут как раз поработать собрался!
Ах, п-поработать! Это д-другое дело! Эт" х-хорошо, эт" здорово, вы м-молодец!.. А я, ч-чёрт, электроники н-ни черта не знаю… Н-надо учиться, а т-то вся эта м-магия слова, с-старьё, ф-фокусы-покусы с п-психополями, п-примитив… Д-дедовские п-приёмчики…
Он тут же, не сходя с места, сотворил две большие антоновки, одну вручил мне, а от второй откусил сразу половину и принялся сочно хрустеть.
П-проклятье, опять ч-червивое сделал… У вас как - х-хорошее? Эт" хорошо… Я к в-вам, Саша, п-попозже ещё загляну, а то я н-не совсем п-понимаю всё-таки систему к-команд… В-водки только выпью и з-зайду… Д-двадцать д-девятая к-команда у вас там в м-машине… Т-то ли машина врёт, то ли я н-не понимаю… Д-детективчик вам п-принесу, Г-гарднера. В-вы ведь читаете по-аглицки? Х-хорошо, шельма, пишет, з-здорово! П-перри Мейсон у него там, з-зверюга-адвокат, з-знаете?.. А п-потом ещё что-нибудь д-дам, с-сайнс-фикшн к-какую-нибудь… Аз-зимова там, или Б-брэдбери…
Он подошёл к окну и сказал восхищённо:
П-пурга, чёрт возьми, л-люблю!..
Вошёл, кутаясь в норковую шубу, тонкий и изящный Кристобаль Хозевич Хунта. Фёдор Симеонович обернулся.
А, К-кристо! - воскликнул он. - П-полюбуйся, Камноедов этот, д-дурак, засадил м-молодого п-парня дежурить н-на Новый год. Д-давай отпустим его, вдвоём останемся, в-вспомянем старину, в-выпьем, а? Ч-что он тут будет мучиться?.. Ему п-плясать надо, с д-девушками…
Хунта положил на стол ключи и сказал небрежно:
Общение с девушками доставляет удовольствие лишь в тех случаях, когда достигается через преодоление препятствий…
Н-ну ещё бы! - загремел Фёдор Симеонович. - М-много крови, много п-песней за п-прелестных льётся дам… К-как это там у вас?.. Только тот д-достигнет цели, кто не знает с-слова «страх»…
Именно, - сказал Хунта. - И потом - я не терплю благотворительности.
Б-благотворительности он не терпит! А кто у меня выпросил Одихмантьева? П-переманил, п-понимаешь, такого лаборанта… Ставь теперь б-бутылку шампанского, н-не меньше… С-слушай, не надо шампанского! Амонтильядо! У т-тебя ещё осталось от т-толедских запасов?
Нас ждут, Теодор, - напомнил Хунта.
Д-да, верно… Надо ещё г-галстук найти… и валенки, такси же не д-достанешь… Мы пошли, Саша, н-не скучайте тут.
В новогоднюю ночь в институте дежурные не скучают, - негромко сказал Хунта. - Особенно новички.
Они пошли к двери. Хунта пропустил Фёдора Симеоновича вперёд и, прежде чем выйти, косо глянул на меня и стремительно вывел пальцем на стене Соломонову звезду. Звезда вспыхнула и стала медленно тускнеть, как след пучка электронов на экране осциллографа. Я трижды плюнул через левое плечо.
Кристобаль Хозевич Хунта, заведующий отделом Смысла Жизни, был человек замечательный, но, по-видимому, совершенно бессердечный. Некогда, в ранней молодости, он долго был Великим Инквизитором, но потом впал в ересь, хотя и по сию пору сохранил тогдашние замашки, весьма впрочем пригодившиеся ему, по слухам, во время борьбы против пятой колонны в Испании. Почти все свои неудобопонятные эксперименты он производил либо над собой, либо над своими сотрудниками, и об этом уже при мне возмущённо говорили на общем профсоюзном собрании. Занимался он изучением смысла жизни, но продвинулся пока не очень далеко, хотя и получил интересные результаты, доказав, например, теоретически, что смерть отнюдь не является непременным атрибутом жизни. По поводу этого последнего открытия тоже возмущались - на философском семинаре. В кабинет к себе он почти никого не пускал, и по институту ходили смутные слухи, что там масса интересных вещей. Рассказывали, что в углу кабинета стоит великолепно выполненное чучело одного старинного знакомого Кристобаля Хозевича, штандартенфюрера СС, в полной парадной форме, с моноклем, кортиком, железным крестом, дубовыми листьями и прочими причиндалами. Хунта был великолепным таксидермистом. Штандартенфюрер, по словам Кристобаля Хозевича, - тоже. Но Кристобаль Хозевич успел раньше. Он любил успевать раньше - всегда и во всём. Не чужд ему был и некоторый скептицизм. В одной из его лабораторий висел огромный плакат: «Нужны ли мы нам?» Очень незаурядный человек.
Ровно в три часа, в соответствии с трудовым законодательством, принёс ключи доктор наук Амвросий Амбруазович Выбегалло. Он был в валенках, подшитых кожей, в пахучем извозчицком тулупе, из поднятого воротника торчала вперёд седоватая нечистая борода. Волосы он стриг под горшок, так что никто никогда не видел его ушей.
Эта… - сказал он, приближаясь. - У меня там, может, сегодня кто вылупится. В лаборатории, значить. Надо бы, эта, присмотреть. Я ему там запасов наложил, эта, хлебца, значить, буханок пять, ну там отрубей пареных, два ведра обрату. Ну, а как всё, эта, поест, кидаться начнёт, значить. Так ты мне, мон шер, того, брякни, милый.
Он положил передо мной связку амбарных ключей и в каком-то затруднении открыл рот, уставясь на меня. Глаза у него были прозрачные, в бороде торчало пшено.
Очень я его не любил. Был он циник, и был он дурак. Работу, которой он занимался за триста пятьдесят рублей в месяц, можно было бы смело назвать евгеникой, но никто её так не называл - боялись связываться. Этот Выбегалло заявлял, что все беды, эта, от неудовольствия проистекают и ежели, значить, дать человеку всё - хлебца, значить, отрубей пареных, - то и будет не человек, а ангел. Нехитрую эту идею он пробивал всячески, размахивая томами классиков, из которых с неописуемым простодушием выдирал с кровью цитаты, нещадно опуская и вымарывая всё, что ему не подходило. В своё время Учёный совет дрогнул под натиском этой неудержимой, какой-то даже первобытной демагогии, и тема Выбегаллы была включена в план. Действуя строго по этому плану, старательно измеряя свои достижения в процентах выполнения и никогда не забывая о режиме экономии, увеличении оборачиваемости оборотных средств, а также о связи с жизнью, Выбегалло заложил три экспериментальные модели: модель Человека, неудовлетворённого полностью, модель Человека, неудовлетворённого желудочно, и модель Человека, полностью удовлетворённого. Полностью неудовлетворённый антропоид поспел первым - он вывелся две недели назад. Это жалкое существо, покрытое язвами, как Иов, полуразложившееся, мучимое всеми известными и неизвестными болезнями, невероятно голодное, страдающее от холода и от жары одновременно, вывалилось в коридор, огласило институт серией нечленораздельных жалоб и издохло. Выбегалло торжествовал. Теперь можно было считать доказанным, что ежели человека не кормить, не поить, не лечить, то он, эта, будет, значить, несчастлив и даже, может, помрёт. Как вот этот помер. Учёный совет ужаснулся. Затея Выбегаллы оборачивалась какой-то жуткой стороной. Была создана комиссия для проверки работы Выбегаллы. Но тот, не растерявшись, представил две справки, из коих следовало, во-первых, что трое лаборантов его лаборатории ежегодно выезжают работать в подшефный совхоз, и, во-вторых, что он, Выбегалло, некогда был узником царизма, а теперь регулярно читает популярные лекции в городском лектории и на периферии. И пока ошеломлённая комиссия пыталась разобраться в логике происходящего, он неторопливо вывез с подшефного рыбозавода (в порядке связи с производством) четыре грузовика селёдочных голов для созревающего антропоида, неудовлетворённого желудочно. Комиссия писала отчёт, а институт в страхе ждал дальнейших событий. Соседи Выбегаллы по этажу брали отпуска за свой счёт.
Куда брякнуть-та? - спросил я.
Брякнуть-та? А домой, куда же ещё в Новый год-та. Мораль должна быть, милай. Новый год дома встречать надо. Так это выходит по-нашему, нёс па?
Я знаю, что домой. По какому телефону?
А ты, эта, в книжечку посмотри. Грамотный? Вот и посмотри, значить, в книжечку. У нас секретов нет, не то что у иных прочих. Ан масс .
Хорошо, - сказал я. - Брякну.
Брякни, мон шер, брякни. А кусаться он начнёт, так ты его по сусалам, не стесняйся. Се ля ви .
Я набрался храбрости и буркнул:
А ведь мы с вами на брудершафт не пили.
Ничего, это я так, - сказал я.
Некоторое время он смотрел на меня своими прозрачными глазами, в которых ничегошеньки не выражалось, потом проговорил:
А ничего, так и хорошо, что ничего. С праздником тебя с наступающим. Бывай здоров. Аривуар , значить.
Он напялил ушанку и удалился. Я торопливо открыл форточку. Влетел Роман Ойра-Ойра в зелёном пальто с барашковым воротником, пошевелил горбатым носом и осведомился:
Выбегалло забегалло?
Забегалло, - сказал я.
Н-да, - сказал он. - Это селёдка. Держи ключи. Знаешь, куда он один грузовик свалил? Под окнами у Жиана Жиакомо. Прямо под кабинетом. Новогодний подарочек. Выкурю-ка я у тебя здесь сигарету.
Он упал в огромное кожаное кресло, расстегнул пальто и закурил.
А ну-ка, займись, - сказал он. - Дано: запах селёдочного рассола, интенсивность шестнадцать микротопоров, кубатура… - Он оглядел комнату. - Ну, сам сообразишь, год на переломе, Сатурн в созвездии Весов… Удаляй!
Я почесал за ухом.
Сатурн… Что ты мне про Сатурн… А вектор магистатум какой?
Ну, брат, - сказал Ойра-Ойра, - это ты сам должен…
Я почесал за другим ухом, прикинул в уме вектор и произвёл, запинаясь, акустическое воздействие (произнёс заклинание). Ойра-Ойра зажал нос. Я выдрал из брови два волоска (ужасно больно и глупо) и поляризовал вектор. Запах опять усилился.
Плохо, - с упрёком сказал Ойра-Ойра. - Что ты делаешь, ученик чародея? Ты что, не видишь, что форточка открыта?
А, - сказал я, - верно. - Я учёл дивергенцию и ротор, попытался решить уравнение Стокса в уме, запутался, вырвал, дыша через рот, ещё два волоска, принюхался, пробормотал заклинание Ауэрса и совсем уже собрался было вырвать ещё волосок, но тут обнаружилось, что приёмная проветрилась естественным путём, и Роман посоветовал мне экономить брови и закрыть форточку.
Посредственно, - сказал он. - Займёмся материализацией.
Некоторое время мы занимались материализацией. Я творил груши, а Роман требовал, чтобы я их ел. Я отказывался есть, и тогда он заставлял меня творить снова. «Будешь работать, пока не получится что-нибудь съедобное, - говорил он. - А это отдашь Модесту. Он у нас Камноедов». В конце концов я сотворил настоящую грушу - большую, жёлтую, мягкую, как масло, и горькую, как хина. Я её съел, и Роман разрешил мне отдохнуть.
Тут принёс ключи бакалавр чёрной магии Магнус Фёдорович Редькин, толстый, как всегда озабоченный и разобиженный. Бакалавра он получил триста лет назад за изобретение портков-невидимок. С тех пор он эти портки всё совершенствовал и совершенствовал. Портки-невидимки превратились у него сначала в кюлоты-невидимки, потом в штаны-невидимки, и наконец совсем недавно о них стали говорить как о брюках-невидимках. И никак он не мог их отладить. На последнем заседании семинара по чёрной магии, когда он делал очередной доклад «О некоторых новых свойствах брюк-невидимок Редькина», его опять постигла неудача. Во время демонстрации модернизированной модели что-то там заело в пуговично-подтяжечном механизме, и брюки, вместо того чтобы сделать невидимым изобретателя, вдруг со звонким щелчком сделались невидимы сами. Очень неловко получилось. Однако главным образом Магнус Фёдорович работал над диссертацией, тема которой звучала так: «Материализация и линейная натурализация Белого Тезиса как аргумента достаточно произвольной функции сигма не вполне представимого человеческого счастья».
Тут он достиг значительных и важных результатов, из коих следовало, что человечество буквально купалось бы в не вполне представимом счастье, если бы только удалось найти сам Белый Тезис, а главное - понять, что это такое и где его искать.
Упоминание о Белом Тезисе встречалось только в дневниках Бен Бецалеля. Бен Бецалель якобы выделил Белый Тезис как побочный продукт какой-то алхимической реакции и, не имея времени заниматься такой мелочью, вмонтировал его в качестве подсобного элемента в какой-то свой прибор. В одном из последних мемуаров, написанных уже в темнице, Бен Бецалель сообщал: «И можете вы себе представить? Тот Белый Тезис не оправдал-таки моих надежд, не оправдал. И когда я сообразил, какая от него могла быть польза - я говорю о счастье для всех людей, сколько их есть, - я уже забыл, куда же я его вмонтировал». За институтом числилось семь приборов, принадлежавших некогда Бен Бецалелю. Шесть из них Редькин разобрал до винтика и ничего особенного не нашёл. Седьмым прибором был диван-транслятор. Но на диван наложил руку Витька Корнеев, и в простую душу Редькина закрались самые чёрные подозрения. Он стал следить за Витькой. Витька немедленно озверел. Они поссорились и стали заклятыми врагами, и оставались ими по сей день. Ко мне как к представителю точных наук Магнус Фёдорович относился благожелательно, хотя и осуждал мою дружбу с «этим плагиатором». В общем-то Редькин был неплохим человеком, очень трудолюбивым, очень упорным, начисто лишённым корыстолюбия. Он проделал громадную работу, собравши гигантскую коллекцию разнообразнейших определений счастья. Там были простейшие негативные определения («Не в деньгах счастье»), простейшие позитивные определения («Высшее удовлетворение, полное довольство, успех, удача»), определения казуистические («Счастье есть отсутствие несчастья») и парадоксальные («Счастливей всех шуты, дураки, сущеглупые и нерадивые, ибо укоров совести они не знают, призраков и прочей нежити не страшатся, боязнью грядущих бедствий не терзаются, надеждой будущих благ не обольщаются»).
Магнус Фёдорович положил на стол коробочку с ключом и, недоверчиво глядя на нас исподлобья, сказал:
Я ещё одно определение нашёл.
Какое? - спросил я.
Что-то вроде стихов. Только там нет рифмы. Хотите?
Конечно, хотим, - сказал Роман.
Магнус Фёдорович вынул записную книжку и, запинаясь, прочёл:
Вы спрашиваете:
Что считаю
Я наивысшим счастьем на земле?
Две вещи:
Менять вот так же состоянье духа,
Как пенни выменял бы я на шиллинг,
И
Юной девушки
Услышать пенье
Вне моего пути, но вслед за тем,
Как у меня дорогу разузнала.
Ничего не понял, - сказал Роман. - Дайте я прочту глазами.
Редькин отдал ему записную книжку и пояснил:
Это Кристофер Лог. С английского.
Отличные стихи, - сказал Роман.
Магнус Фёдорович вздохнул.
Одни одно говорят, другие - другое.
Тяжело, - сказал я сочувственно.
Правда ведь? Ну как тут всё увяжешь? Девушки услышать пенье… И ведь не всякое пенье какое-нибудь, а чтобы девушка была юная, находилась вне его пути, да ещё только после того, как у него про дорогу спросит… Разве же так можно? Разве такие вещи алгоритмизируются?
Вряд ли, - сказал я. - Я бы не взялся.
Вот видите! - подхватил Магнус Фёдорович. - А вы у нас заведующий вычислительным центром! Кому же тогда?
А может, его вообще нет? - сказал Роман голосом кинопровокатора.
Счастья.
Магнус Фёдорович сразу обиделся.
Как же его нет, - с достоинством сказал он, - когда я сам его неоднократно испытывал?
Выменяв пенни на шиллинг? - спросил Роман.
Магнус Фёдорович обиделся ещё больше и вырвал у него записную книжку.
Вы ещё молодой… - начал он.
Но тут раздался грохот, треск, сверкнуло пламя и запахло серой. Посередине приёмной возник Мерлин. Магнус Фёдорович, шарахнувшийся от неожиданности к окну, сказал: «Тьфу на вас!» - и выбежал вон.
Good God! - сказал Ойра-Ойра, протирая запорошённые глаза. - Canst thou not come in by usual way as decent people do?.. Sir , - добавил он.
Beg thy pardon , - сказал Мерлин самодовольно и с удовлетворением посмотрел на меня. Наверное, я был бледен, потому что очень испугался самовозгорания.
Мерлин оправил на себе побитую молью мантию, швырнул на стол связку ключей и произнёс:
Вы заметили, сэры, какие стоят погоды?
Предсказанные, - сказал Роман.
Именно, сэр Ойра-Ойра! Именно предсказанные!
Полезная вещь - радио, - сказал Роман.
Я радио не слушаю, - сказал Мерлин. - У меня свои методы.
Он потряс подолом мантии и поднялся на метр над полом.
Люстра, - сказал я, - осторожнее.
Мерлин посмотрел на люстру и ни с того ни с сего начал:
О вы, пропитанные духом западного материализма, низкого меркантилизма и утилитаризма, чьё спиритуальное убожество не способно подняться над мраком и хаосом мелких угрюмых забот… Не могу не вспомнить, дорогие сэры, как в прошлом году мы с сэром председателем райсовета товарищем Переяславльским…
Ойра-Ойра душераздирающе зевнул, мне тоже стало тоскливо. Мерлин был бы, вероятно, ещё хуже, чем Выбегалло, если бы не был столь архаичен и самонадеян. По чьей-то рассеянности ему удалось продвинуться в заведующие отделом Предсказаний и Пророчеств, потому что во всех анкетах он писал о своей непримиримой борьбе против империализма янки ещё в раннем средневековье, прилагая к анкетам нотариально заверенные машинописные копии соответствующих страниц из Марка Твена. Впоследствии же, в связи с изменением внутренней обстановки и потеплением международного климата, он был вновь переведён на своё место заведующего бюро погоды и теперь, как и тысячу лет назад, занимался предсказаниями атмосферных явлений - и с помощью магических средств, и на основании поведения тарантулов, усиления ревматических болей и стремления соловецких свиней залечь в грязь или выйти из оной. Впрочем, основным поставщиком его прогнозов был самый вульгарный радиоперехват, осуществлявшийся детекторным приёмником, по слухам, похищенным ещё в двадцатые годы с соловецкой выставки юных техников. В институте его держали из уважения к старости. Он был в большой дружбе с Наиной Киевной Горыныч и вместе с ней занимался коллекционированием и распространением слухов о появлении в лесах гигантской волосатой женщины и о пленении одной студентки снежным человеком с Эльбруса. Говорили также, что время от времени он принимает участие в ночных бдениях на республиканской Лысой Горе с Ха Эм Вием, Хомой Брутом и другими хулиганами.
Мы с Романом молчали и ждали, когда он исчезнет. Но он, упаковавшись в мантию, удобно расположился под люстрой и затянул длинный, всем давно уже осточертевший рассказ о том, как он, Мерлин, и председатель соловецкого райсовета товарищ Переяславльский совершали инспекторский вояж по району. Вся эта история была чистейшим враньём, бездарным и конъюнктурным переложением Марка Твена. О себе он говорил в третьем лице, а председателя иногда, сбиваясь, называл королём Артуром.
Итак, председатель райсовета и Мерлин отправились в путь и приехали к пасечнику, Герою Труда сэру Отшельниченко, который был добрым рыцарем и знатным медосборцем. И сэр Отшельниченко доложил о своих трудовых успехах и полечил сэра Артура от радикулита пчелиным ядом. И сэр председатель прожил там три дня, и радикулит его успокоился, и они двинулись в путь, и в пути сэр Ар… председатель сказал: «У меня нет меча». - «Не беда, - сказал ему Мерлин, - я добуду тебе меч». И они доехали до большого озера, и видит Артур: из озера поднялась рука, мозолистая и своя, и в той руке серп и молот. И сказал Мерлин: «Вот тот меч, о котором я говорил тебе…»
Тут раздался телефонный звонок, и я с радостью схватил трубку.
Алло, - сказал я. - Алло, вас слушают.
В трубке что-то бормотали, и гнусаво тянул Мерлин: «…И возле Лежнева они встретили сэра Пеллинора, однако Мерлин сделал так, что Пеллинор не заметил председателя…»
Сэр гражданин Мерлин, - сказал я. - Нельзя ли чуть потише? Я ничего не слышу.
Мерлин замолчал с видом человека, готового продолжать в любой момент.
Алло, - снова сказал я в трубку.
Кто у аппарата?
А вам кого нужно? - сказал я по старой привычке.
Вы мне это прекратите. Вы не в балагане, Привалов.
Виноват, Модест Матвеевич. Дежурный Привалов слушает.
Вот так. Докладывайте.
Что докладывать?
Слушайте, Привалов. Вы опять ведёте себя, как я не знаю кто. С кем вы там разговаривали? Почему на посту посторонние? Почему, в нарушение трудового законодательства, в институте после окончания рабочего дня находятся люди?
Это Мерлин, - сказал я.
Гоните его в шею!
С удовольствием, - сказал я. (Мерлин, несомненно подслушивавший, покрылся пятнами, сказал: «Гр-рубиян!» - и растаял в воздухе.)
С удовольствием или без удовольствия - это меня не касается. А вот тут поступил сигнал, что вверенные вам ключи вы сваливаете кучей на столе, вместо того чтобы запирать их в ящик.
Выбегалло донёс, подумал я.
Вы почему молчите?
Будет исполнено.
В таком вот аксепте, - сказал Модест Матвеевич. - Бдительность должна быть на высоте. Доступно?
Доступно.
Модест Матвеевич сказал: «У меня всё», - и дал отбой.
Ну ладно, - сказал Ойра-Ойра, застёгивая зелёное пальто. - Пойду вскрывать консервы и откупоривать бутылки. Будь здоров, Саша, я ещё забегу попозже.
12 ... произнес: - Все верно. А то было у меня подозрение, что вы все-таки дубель. Вот так. Значит, в пятнадцать ноль-ноль в соответствии с трудовым законодательством рабочий день закончится, и все сдадут вам ключи от своих производственных помещений. После чего вы лично осмотрите территорию. В дальнейшем производите обходы каждые три часа на предмет самовозгорания. Не менее двух раз за период дежурства посетите виварий. Если надзиратель пьет чай - прекратите. Были сигналы: не чай он там пьет. В таком вот аксепте. Пост ваш в приемной у директора. На диване можете отдыхать. Завтра в шестнадцать ноль-ноль вас сменить Почкин Владимир из лаборатории товарища Ойры-Ойры. Доступно? - Вполне, - сказал я. - Я буду звонить вам ночью и завтра днем. Лично. Возможен контроль со стороны товарища завкадрами. - Вас понял, - сказал я и проглядел список. Первым в списке значился директор института Янус Полуэктович Невструев с карандашной пометкой "два экз.". Вторым шел лично Модест Матвеевич, третьим - товарищ завкадрами гражданин Демин Кербер Псоевич. А дальше шли фамилии, которые я никогда и нигде не встречал. - Что-нибудь недоступно? - осведомился Модест Матвеевич, ревниво за мной следивший. - Вот тут, - сказал я веско, тыча пальцем в список, - наличествуют товарищи в количестве... м-м-м... двадцати одного экземпляра, лично мне не известные. Эти фамилии я хотел бы с вами лично провентилировать. - Я посмотрел ему прямо в глаза и добавил твердо: - Во избежание. Модест Матвеевич взял список и оглядел его на расстоянии вытянутой руки. - Все верно, - сказал он снисходительно. - Просто вы, Привалов, не в курсе. Лица, поименованные с номера четвертого по номер двадцать пятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных к ночным работам посмертно. В порядке признания их заслуг в прошлом. Теперь вам доступно? Я слегка обалдел, потому что привыкнуть ко всему этому было все-таки очень трудно. - Занимайте свой пост, - величественно сказал Модест Матвеевич. - Я со своей стороны и от имени администрации поздравляю вас, товарищ Привалов, с наступающим Новым годом и желаю вам в новом году соответствующих успехов как в работе, так и в личной жизни. Я тоже пожелал ему соответствующих успехов и вышел в коридор. Узнавши вчера о том, что меня назначили дежурным, я обрадовался: я намеревался закончить один расчет для Романа Ойры-Ойры. Однако теперь я чувствовал, что дело обстоит не так просто. Перспектива провести ночь в институте представилась мне вдруг в совершенно новом свете. Я и раньше задерживался на работе допоздна, когда дежурные из экономии уже гасили четыре лампы из пяти в каждом коридоре, и приходилось пробираться к выходу мимо каких-то шарахающихся мохнатых теней. Первое время это производило на меня сильнейшее впечатление, потом я привык, а потом снова отвык, когда, возвращаясь однажды по большому коридору, услышал сзади мерное цок-цок когтей по паркету и, оглянувшись, обнаружил некое фосфоресцирующее животное, бегущее явно по моим следам. Правда, когда меня сняли с карниза, выяснилось, что это была обыкновенная живая собачка одного из сотрудников. Сотрудник приходил извиняться, Ойра-Ойра прочел мне издевательскую лекцию о вреде суеверий, но какой-то осадок у меня в душе все-таки остался. Первым делом заговорю демонов, подумал я. У входа в приемную мне повстречался мрачный Витька Корнеев. Он хмуро кивнул и хотел пройти мимо, но я поймал его за рукав. - Ну? - сказал грубый Корнеев, останавливаясь. - Я сегодня дежурю, - сообщил я. - Ну и дурак, - сказал Корнеев. - Грубый ты все-таки, Витька, - сказал я. - Не буду с тобой больше общаться. Витька оттянул пальцем воротник свитера и с интересом посмотрел на меня. - А что же ты будешь? - спросил он. - Да уж найду что, - сказал я, несколько растерявшись. Витька вдруг оживился. - Постой-ка, - сказал он. - Ты что, в первый раз дежуришь? - Да. - Ага, - сказал Витька. - И как ты намерен действовать? - Согласно инструкции, - ответил я. - Заговорю демонов и лягу спать. На предмет самовозгорания. А ты куда денешься? - Да собирается там одна компания, - неопределенно сказал Витька. - У Верочки... А это у тебя что? - он взял у меня список. - А, мертвые души... - Никого не пущу, - сказал я. - Ни живых, ни мертвых. - Правильное решение, - сказал Витька. - Архиверное. Только присмотри у меня в лаборатории. Там у меня будет работать дубль. - Чей дубль? - Мой дубль, естественно. Кто мне своего отдаст? Я его там запер, вот, возьми ключ, раз ты дежурный. Я взял ключ. - Слушай, Витька, часов до десяти пусть он поработает, но потом я все обесточу. В соответствии с законодательством. - Ладно, там видно будет. Ты Эдика не встречал? - Не встречал, - сказал я. - И не забивай мне баки. В десять часов все обесточу. - А я разве против? Обесточивай, пожалуйста. Хоть весь город. Тут дверь приемной отворилась, и в коридор вышел Янус Полуэктович. - Так, - произнес он, увидев нас. Я почтительно поклонился. По лицу Януса Полуэктовича было видно, что он забыл, как меня зовут. - Прошу, - сказал он подавая мне ключи. - Вы ведь дежурный, если я не ошибаюсь... Кстати... - он поколебался. - Я с вами не беседовал вчера? - Да, - сказал я, - вы заходили в электронный зал. Он покивал. - Да-да, действительно... Мы говорили о практикантах... - Нет, - возразил я почтительно, - не совсем так. Это насчет нашего письма в Центракадемснаб. Про электронную приставку. - Ах, вот как, - сказал он. - Ну хорошо, желаю вам спокойного дежурства... Виктор Павлович, можно вас на минутку? Он взял Витьку под руку и увел по коридору, а я вошел в приемную. В приемной второй Янус Полуэктович запирал сейфы. Увидев меня, он сказал: "Так", - и снова принялся позвякивать ключами. Это был А-Янус, я уже немножко научился различать их. А-Янус выглядел несколько моложе, был неприветлив, всегда корректен и малоразговорчив. Рассказывали, что он много работает, и люди, знавшие его давно, утверждали, что этот посредственный администратор медленно, но верно превращается в выдающегося ученого. У-Янус, напротив, был всегда ласков, очень внимателен и обладал странной привычкой спрашивать: "Я с вами не беседовал вчера?" Поговаривали, что он сильно сдал в последнее время, хотя и оставался ученым с мировым именем. И все-таки А-Янус и У-Янус были одним и тем же человеком. Вот это у меня никак не укладывалось в голове. Была в этом какая-то условность. А-Янус замкнул последний замок, вручил мне часть ключей и, холодно попрощавшись ушел. Я уселся за стол референта, положил перед собой список и позвонил к себе в электронный зал. Никто не отозвался - видимо, девочки уже разошлись. Было четырнадцать часов тридцать минут. В четырнадцать часов тридцать одну минуту в приемную, шумно отдуваясь и треща паркетом, ввалился знаменитый Федор Симеонович Киврин, великий маг и кудесник, заведующий отделом Линейного Счастья. Федор Симеонович славился неисправимым оптимизмом и верой в прекрасное будущее. У него было очень бурное прошлое. При Иване Васильевиче - царе Грозном опричники Малюты Скуратова с шутками и прибаутками сожгли его по доносу соседа-дьяка в деревянной бане как колдуна; при Алексее Михайловиче - царе Тишайшем его били батогами нещадно и спалили у него на голой спине полное рукописное собрание его сочинений; при Петре Алексеевиче - царе Великом он сначала возвысился было как знаток химии и рудного дела, но не потрафил чем-то князю-кесарю Ромодановскому, попал на каторгу на Тульский оружейный завод, бежал оттуда в Индию, долго путешествовал, кусан был ядовитыми змеями и крокодилами, нечувствительно превзошел йогу, вновь вернулся в Россию в разгар пугачевщины, был обвинен как врачеватель бунтовщиков, обезноздрен и сослан в Соловец навечно. В Соловце опять имел массу всяких неприятностей, пока не прибился к НИИЧАВО, где быстро занял пост заведующего отделом. - П-приветствую вас! - пробасил он, кладя передо мною ключи от своих лабораторий. Б-бедняга, к-как же вы это? В-вам веселиться надо в т-такую ночь, я п-позвоню Модесту, что за г-глупости, я сам п-подежурю... Видно было, что мысль эта только что пришла ему в голову, и он страшно ею загорелся. - Н-ну-ка, где здесь его т-телефон? П-проклятье, н-никогда не помню т-телефонов... Один-п-пятнадцать или п-пять-одиннадцать... - Что вы, Федор Симеонович, спасибо! - вскричал я. - Не надо! Я тут как раз поработать собрался! - Ах, п-поработать! Это д-другое дело! Эт" х-хорошо, эт" здорово, вы м-молодец!.. А я, ч-черт, электроники н-ни черта не знаю... Н-надо учиться, а т-то вся эта м-магия слова, с-старье, ф-фокусы-покусы с п-психополями, п-примитив... Д-дедовские п-приемчики... Он тут же, не сходя с места, сотворил две большие антоновки, одну вручил мне, а от второй откусил сразу половину и принялся сочно хрустеть. - П-проклятье, опять ч-червивое сделал... У вас как х-хорошее? Эт" хорошо... Я к в-вам, Саша, п-попозже еще загляну, а то я н-не совсем п-понимаю все-таки систему к-команд... В-водки только выпью и з-зайду... Д-двадцать д-девятая к-команда у вас там в м-машине... Т-то ли машина врет, то ли я н-не понимаю... Д-детективчик вам п-принесу, Г-гарднера. Вы ведь читаете по-аглицки? Х-хорошо, шельма, пишет, з-здорово! П-перри Мейсон у него там, з-зверюга-адвокат, з-знаете?.. А п-потом еще что-нибудь д-дам, с-сайнс-фикшн и к-какую-нибудь... А-азимова дам или Б-брэдбери... Он подошел к окну и сказал восхищенно: - П-пурга, черт возьми, л-люблю!.. Вошел, кутаясь в норковую шубу, тонкий и изящный Кристобаль Хозевич Хунта. Федор Симеонович обернулся. - А, К-кристо! - воскликнул он. - П-полюбуйся, Камноедов этот, д-дурак, засадил м-молодого п-парня дежурить н-на Новый год. Д-давай отпустим его, вдвоем останемся, в-вспомним старину, в-выпьем, а? Ч-что он тут будет мучиться?.. Ему п-плясать надо, с д-девушками... Хунта положил на стол ключи и сказал небрежно: - Общение с девушками доставляет удовольствие лишь в тех случаях, когда достигается через преодоление препятствий... - Н-ну еще бы! - загремел Федор Симеонович. - М-много крови, много п-песен за п-прелестных льется дам... К-как это там у вас?.. Только тот д-достигнет цели, кто не знает с-слова "страх"... - Именно, - сказал Хунта. - И потом - я не терплю благотворительности. - Б-благотворительности он не терпит! А кто у меня выпросил Одихмантьева? П-переманил, п-понимаешь, такого лаборанта... Ставь теперь б-буталку шампанского, н-не меньше... С-слушай, не надо шампанского! Амонтильядо! У т-тебя еще осталось от т-толедских запасов? - Нас ждут, Теодор, - напомнил Хунта. - Д-да, верно... Надо еще г-галстук найти... И валенки, такси же не д-достанешь... Мы пошли, Саша, н-не скучайте тут. - В новогоднюю ночь в институте дежурные не скучают, - негромко сказал Хунта. - Особенно новички. Они пошли к двери. Хунта пропустил Федора Симеоновича вперед и, прежде чем выйти, косо глянул на меня и стремительно вывел пальцем на стене Соломонову звезду. Звезда вспыхнула и стала медленно тускнеть, как след пучка электронов на экране осциллографа. Я трижды плюнул через левое плечо. Кристобаль Хозевич Хунта, заведующий отделом Смысла Жизни, был человек замечательный, но по-видимому, совершенно бессердечный. Некогда, в| ← |