История одной крестьянской семьи. Крестьянская семья XIX – начала XX века

Типология семьи

Понятия семья и семейство были тождественными: они означали совокупность близких родственников, живших вместе и ведущих одно хозяйство под управлением одного человека, который назывался хозяином. В крестьянском быту употреблялись и такие понятия, как дом, двор и домохозяйство. Понятие семья подменяли понятием дом для обозначения некоего единого хозяйственного, социального и психологического целого, члены которого находились в отношениях господства и подчинения и равно необходимы для его нормального функционирования. При этом домохозяйство могло состоять из одной брачной пары, включавшей родителей и неженатых детей, или из двух или более брачных пар, члены которых находились в родственных отношениях, например, женатые дети, жившие вместе с родителями, женатые братья, жившие вместе с одним хозяином и т.д. Главными критериями единства нескольких брачных пар в одном хозяйстве, или семействе, являлось наличие общего нераздельного имущества и одного главы, который управлял этим имуществом и вообще всеми делами в хозяйстве. Все члены одного семейства, или хозяйства, жили одним двором, но не в том смысле, что они проживали в одной избе (постройке), а в том, что вели одно хозяйство, имели общее имущество. Поэтому хозяйство, двор и семья использовались как синонимами. Б. Н. Миронов выделяет пять форм семейной организации, общепринятой в современной исторической демографии:

1) семья, состоящая из одного человека;

2) группа родственников или неродственников, не образующих семьи, но ведущих общее хозяйство;

3) простая малая, или нуклеарная, семья, состоящая только из супругов или супругов с неженатыми детьми;

4) расширенная семья, включающая супружескую пару с детьми и родственниками, не находящихся друг с другом в брачных отношениях;

5) составная семья, состоящая из двух или более супружеских пар .

Из источников четко вырисовывается крестьянский взгляд на семью как на важнейшее и непременное условие жизни каждого крестьянина. «Неженатый не считается у нас настоящим крестьянином», - писал информатор из Ростовского уезда Ярославской губернии (Ильинская волость). «На него смотрят отчасти с сожалением, как на нечто не цельное, отчасти с презрением» . Холостой образ жизни считался отклонением от нормы, странностью. Семья воспринималась как хозяйственная и нравственная основа правильного образа жизни.

Статус отдельных членов семьи

Главой семьи (патриархом или большаком) являлся прадед, дед или отец, которому принадлежало главенствующее положение в семье. Семейное имущество, за исключением приданого жены, находилось в коллективной собственности, но распоряжался им большак. Большак осуществлял в своей семье, до некоторой степени подобно царю в XVII в. в государстве, патриархальное управление. Он распоряжался трудом членов семьи, распределял работу, руководил ею и наблюдал за ней, разбирал внутрисемейные споры, наказывал провинившихся, следил за нравственностью, делал покупки, заключал сделки, платил налоги, являлся главой семейного культа и ответственным перед деревней и администрацией за поведение членов семьи. Именно большак всегда и везде представлял интересы семьи. Его роль усиливалась тем, что члены семьи могли вступать в какие- либо сделки только через него.

В основе внутрисемейных отношений лежал иерархизм. Все подчинялись главе семьи, женщины - большухе и мужчинам, младшие - старшим, дети - взрослым.

Дискуссия о правовом статусе русской крестьянки ведется с шестидесятых годов XIX века. Еще тогда сформировались две точки зрения по поводу прав крестьянок. Первая из них сводилась к тому, что русские крестьянки – существа зависимые и бесправные. Сторонники же второй точки зрения обращали внимание на крепкое правовое положение сельских жительниц, их широкие имущественные права.

Изученные нами материалы позволяют сделать вывод о том, что женщина находилась на заднем плане, она не имела права голоса и должна была беспрекословно слушаться большака. Отношение женщины к мужу напоминало отношение подданного к монарху, крепостного к помещику. «Русская женщина была постоянной невольницей с детства и до гроба», - писал Н. И. Костомаров о положении женщины . Мужчины пользовались правом закладывать жен, впрочем, как и детей. Статус большухи был несколько выше, чем у других жен, так как она имела власть над ними, хотя сама также должна была беспрекословно повиноваться мужу. В случае смерти мужа и при отсутствии в доме взрослых мужчин к ней переходила власть большака, и она в свою очередь выступала в качестве повелительницы семьи, полной распорядительницы ее имуществом, трудом и личной жизнью всех домочадцев. Однако свой высокий статус она сохраняла, как правило, лишь до того времени, когда дети становились взрослыми, женились и обзаводились детьми. Нередко женщины страдали от побоев: за допущенные ошибки, по разумению мужчины, они подлежали наказанию. Контроль за чистотой нравов начинался еще до замужества и продолжался всю жизнь. Если добрачные интимные связи становились известными в деревне, то молодежь устраивала пародийные злые «свадьбы», во время которых голову девушки покрывали платком, но особым манером, чтобы было видно, что она не замужняя женщина, но и не девица. Особенно жестоко обращались с женщиной, уличенной в измене мужу: она подвергалась страшным побоям и унижению.

Дети, по крайней мере, до женитьбы, находились в полной зависимости от родителей и должны были быть абсолютно им послушны под страхом наказания. До семи лет дети воспитывались исключительно матерьми, но с семи лет мальчики переходили под наблюдение отца, передававшего им навыки и умения, которые необходимо было знать крестьянину, а девочки оставались под надзором матери, она обучала их всему, что необходимо было знать крестьянке. Обучение трудовым навыкам стояло на первом месте. Примерно к пятнадцати годам девушки и юноши становились полноценными работниками, способными выполнять все крестьянские работы. Целью воспитания являлось развитие страха Божьего, покорности родителям, церкви и властям. Дети рано взрослели и становились как бы двойниками своих родителей. «Маленькие дети в крестьянском быту очень скоро развиваются, - отмечала О. П. Семенова-Тян-Шанская.- Какой-нибудь малыш сплошь и рядом рассуждает, как взрослый. Это объясняется несложностью крестьянского обихода главным образом, затем участием ребенка почти во всех работах и во всех событиях крестьянской жизни, где все налицо» . Народная педагогика признавала принуждение и насилие нормальными и важными формами воздействия на непослушных. Дети наказывались физически, особенно часто маленькие, но розга не обходила и взрослых детей. Крестьяне считали, что родительская любовь состоит в строгом отношении к детям, что наказание всегда идет на пользу ребенку. Мы не подвергаем сомнению любовь крестьян к своим детям, но не сбрасываем со счетов тот факт, что применение наказания по отношению к ним не было редкостью в русской деревни.

Личные отношения супругов по русскому обычному праву

Обратимся к рассмотрению норм обычного права, касающегося личных отношений супругов. Исследователь XIX века Н. Лазовский отмечал, что «первой обоюдною обязанностью является совместное жительство. Эта обоюдная обязанность вытекает из принципа брака и признается обычным правом равно как и законодательством повсеместно. Волостные суды, признавая вполне эту обязанность, как непременную для супругов, тем не менее, в особо уважительных случаях допускают раздельное жительство, например, если муж растратил имущество и вследствие этого не может содержать жену» . Но эти исключительные случаи весьма часто игнорировались волостными судами, и подобные решения о разъезде супругов принимались неохотно. Нередко обычное право признает договоры между мужем и женой, которые устанавливают срок раздельного их жительства, и раньше истечения этого срока муж уже не вправе требовать возвращение жены. Эти договоры записываются со слов договаривающихся супругов в книгу волостного суда, который охраняет соблюдение условий с обеих сторон, так как муж, лишаясь в лице жены на определенное время одной рабочей силы в своем хозяйстве, вознаграждает себя требованием определенной по соглашению суммы денег от жены, выплачиваемой ею в известные, обозначенные в условии сроки. Н. Лазовский приводит такой пример:

«1871 года мая 30 дня мы, нижеподписавшиеся крестьянин И. и (его) жена Н., заключили между собою в волостном суде сию сделку в следующем:

1) я, И., добровольно, в отвращение наших семейных распрей, дозволяю жене моей получить из волостного правления годовой паспорт и жить ей там, где она пожелает, с тем, дабы она уплатила в течение года 12 руб. в следующие сроки: 6 июня – 3 руб., 20 июля – 3 руб., 1 октября – 3 руб. и к Пасхе 1872 года – 3 руб.;

2) а я, Н., обязуюсь уплатить мужу моему 12 руб. в означенные в пункте 1 сроки с тем, чтобы муж мой больше сего требовать от меня ничего не мог, в чем сию сделку и утверждаем нашим подписом» .

В прямой связи с обязанностью совместного жительства находятся следующие обязанности: для мужа – содержать жену и детей, а для жены – заниматься хозяйством, т.е. обязанности разделения труда. Таким образом, мы видим, что муж воспринимался как приобретатель, а жена как сохранительница приобретенного мужем.

Внутрисемейные отношения

Теперь обратимся к рассмотрению внутрисемейных отношений данковских крестьян на основе решений волостных судов.

Необходимо учесть, что этот источник носит судебный характер. Он не отражает полной картины взаимоотношений в крестьянской семье, однако для выявления наиболее сложных проблем он подходит.

Всего за 1870-1872 года было рассмотрено 187 дел. Из них семейных 16%.

1) Линия жена-муж.

Решения проблем, возникающих между супругами, по мнению крестьян, не должно было выноситься на публичное обсуждение. Эти темы должны были быть закрыты для посторонних глаз. Этим и объясняется крайне редкое обращение супругов с жалобами в волостной суд. К этой категории относится лишь 10% дел [приложение I]. Основными причинами конфликтов между супругами были избиение жены мужем и уход из дома одного из супругов.

Среди рассмотренных нами дел за 1870-1872 года выделяется только одна жалоба мужа на жену. 29 сентября 1871 года волостные судьи слушали словесную жалобу крестьянина Василия Романова на то, что «жена его, Марфа Сергеева, из дому бежала, захватив с собою все принадлежащее имущество». По выслушании дела судьи решили «привести из Новочеркасска крестьянина Назарова (организатора побега - Т. Ж.) и бежавшую крестьянку Сергееву и взыскать с него денег в пользу просителя Романова» . Редко шли в волостной суд и крестьянки с жалобами на своих мужей. Часто за них заступались соседи. Это не показатель отсутствия конфликтов и стабильного положения женщины в семье. Скорее, это свидетельство того, что женщина воспринимала как должное оскорбления и унижения со стороны мужа. Обращение крестьянки в суд являлось свидетельством крайнего отчаяния. 6 июня 1871 года волостные судьи слушали жалобу крестьянина Ермолая Иванова Коровкина на то, что «крестьянин Емельян Кондратьев бил свою жену». Судьи постановили: «подвергнуть Кондратьева десяти ударам розгами» .

Таким образом, при решении проблем между супругами крестьяне Данковского уезда редко прибегали к помощи волостных судей.

2) Линия дети-родители.

При анализе взаимоотношений детей и родителей было выявлено, что эта категория дел составляет 13% из всех семейных дел [приложение I]. Не зафиксировано ни одного случая жалоб детей на родителей. Как правило, в суд шли престарелые родители, которые нуждались в помощи детей и опеке с их стороны. Первая причина конфликтов избиение родителей детьми. «Данилов принес жалобу на то, что родной его [сын] Астафий совсем вышел из послушания, наконец, 3 августа избил его и мать, за что просил поступить по закону. Судьи, выслушав все это, согласно постановили: согласно 102 ст. Общ. Пол. о кр. повергнуть к 20 ударам розгами» . Вторая причина-отсутствие заботы о старшем поколении. 15 декабря 1871 года волостные судьи слушали жалобу крестьянки Аксиньи Андреевой «на сына своего, в том, что он не дает ей на прокомление хлеба». По выслушании дела волостные судьи постановили «выдать ей от сына по 8 мер ржи» .

Изучение решений Воейковского волостного суда по вопросам взаимоотношения детей и родителей показывает, что в крестьянском восприятии и дети должны были заботиться о престарелых родителях, с почтением относиться к ним.

3) Линия братья-сестры представлена наибольшим количеством дел. Из общего числа споров между родственниками они составляли 46,7% [приложение I]. Этот факт можно объяснить соперничеством между детьми в семье. Косвенно это доказывает, что авторитет старшего брата был не столь безоговорочным. Нами выявлены основные причины конфликтов:

Раздел собственности и имущества;

Избиение;

Неповиновение младших старшим;

Воровство.

Самая многочисленная категория дел связана с конфликтами по разделу имущества [приложение II]. Семейные разделы были в тот период достаточно частым явлением. Они свидетельствовали о кризисе патриархальной семьи, о возросшем желании брачных пар иметь отдельное хозяйство. Не удивительно, что на этой почве вспыхивали многочисленные конфликты. 12 сентября 1871 года волостные судьи слушали жалобу солдата Акима Данилова Панина на братьев своих в том, что «они из выдела не отдают ему 3-й части ихней избы и 2 закромов». Судьи решили «взыскать с них в пользу просителя солдата в удовлетворение вместо выдела из избы 4-й части деньгами двадцать руб. через месяц» .

Следующим вопросом по которому проводились разбирательства между родными братьями были избиения и неповиновение младших старшим. Случаи такие были нередкими. Это также отражает стремление братьев к независимости, ведению своего хозяйства. 14 марта 1871 года Климкин жаловался на то, «что младший брат его делает в доме беспорядки и делает неповиновение ему». Судьи решили подвергнуть брата к 15 ударам розгами .

Конфликтов было много. Судьи, рассматривая их причины, могли поддержать любую из сторон. Решения Воейковского суда показывают, что семейный раздел между братьями мог способствовать разрешению конфликта и поэтому ему не препятствовали.

4) В спорах между другими членами семьи, среди которых были девери, зятья, снохи и прочие, как и в предыдущей категории, наиболее острыми были проблемы связанные с разделом имущества. «Иванова принесла жалобу на то, что деверь ее, крестьянин с. Сухой Рожни Антип Тимофеев, не дает ей части на ее малолетнего сына Андрея, почему просила выделить ей из имущества часть на ее сына. Судьи, выслушав прения обеих сторон, решили: так как Антип Тимофеев представил сельский приговор, в котором сказано, что все имущество стоит по оценке 145 рублей, почему выделили часть на малолетнего сына Андрея Иванова 70 рублей и так как Иванова все сполна получила чрез самовольную продажу скота и птиц, то в жалобе Ивановой отказать».

Обычно судьи защищали права сирот и вдов, они часто выносили решения о выделении части из общего имущества на содержание отдельных родственников, но бывало и наоборот.



Тенденция к дроблению больших семей.- Внутренний строй семьи во второй половине XIX в.- Роль главы семьи.- Организация хозяйственной жизни, разделение труда между мужчинами и женщинами.- Распорядок дня в семье

Понимание тех процессов и коренных сдвигов, которые произошли за годы советской власти в крестьянской семье, в ее внутреннем строе и быте, невозможно без детального знакомства с семейным укладом русского крестьянства в прошлом. Село Вирятино представляет в этом отношении большой интерес, так как традиции семейно-патриархального уклада держались в нем вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции и еще долго давали себя чувствовать при советской власти. В частности, в селе длительное время сохранялись большие патриархальные семьи.

Причины столь длительного существования в Вирятине неразделенной семьи коренились в особенностях экономики села, находившегося в районе среднечерноземной полосы, где капитализм развивался медленнее, чем, скажем, в степных губерниях юга России, и где тормозящее влияние пережитков крепостничества сказывалось во всех областях жизни. Чересполосица заставляла вирятинских крестьян сохранять - даже в период наибольшего развития отхожих промыслов - рутинные формы земледелия, требовавшие большого числа рабочих рук; поэтому крестьяне видели в неразделенной семье лучший способ сохранить в хозяйстве всю наличную рабочую силу.

Несомненное воздействие оказывала и необходимость сочетать сельское хозяйство, составлявшее основу экономики крестьянской семьи в Вирятине, с побочными заработками на стороне. Семьи, большие по своему составу, с избыточной мужской рабочей силой (избыточной - в отношении имеющегося земельного надела), могли в больших размерах использовать отхожие промыслы в интересах укрепления своего хозяйства. При этом, как показало этнографическое обследование, крупные неразделенные семьи сохранялись главным образом среди зажиточной части крестьянства. Вряд ли были какие-либо экономические основания для существования большой неразделенной семьи у тех 28 безлошадных крестьян, которые в 80-х годах проживали в крохотных избушках площадью в 12-17 м 2 и большую часть своей надельной земли, из-за отсутствия тягла, сдавали в обработку или в аренду. Эти семьи также участвовали в отходе на шахты, но для них это был, пожалуй, единственный в тех условиях способ существования. И шахтам они отдавали уже не избыточную, а основную рабочую силу. Такие семьи никогда не достигали больших размеров.

Вместе с тем развитие отхожих промыслов, содействовавшее вовлечению вирятинских крестьян в интенсивный процесс товарно-денежных отношений, оказывало большое влияние на внутренний строй семьи, на весь семейный уклад. Этим объясняются существенные сдвиги в семейном быту, которые произошли во второй половине XIX в. и в особенности с конца 80-х годов. Они отчетливо прослеживаются при сопоставлении с семейным укладом крестьянства в предыдущий период (60-70-е годы), когда сохранялись еще многие черты дореформенного, т. е. крепостнического, быта.

Наши сведения о крестьянской семье накануне отмены крепостного права крайне скудны и не дают сколько-нибудь четкого представления о ее составе и численности. Местные старожилы на основании семейных преданий свидетельствуют, что семьи в то время были преимущественно большие - около 25-30 человек 1 . Нередко были семьи, в которых совместно проживало четыре-пять женатых братьев. Однако, насколько можно судить по сохранившимся воспоминаниям, уже тогда намечалась тенденция к выделению одного-двух старших братьев 2 .

Некоторый свет на численность крестьянской семьи в дореформенное время проливают материалы, относящиеся к продаже крестьянских семей первым вирятинским помещиком Ф. А. Давыдовым 3 . Большинство проданных им семей состояло из 12-15человек (в 1808-1831 гг.). Так как обычно продавались захудалые крестьянские семьи, можно предположить, что численный состав более зажиточных семей в то время был выше.

О многочисленности некоторых семей свидетельствуют воспоминания о наличии во многих дворах летних холодных клетей для семейных пар («лачужек» под поветями) или, что было характерным для зажиточных семейств, о постройке на усадьбе двух; даже трех домов при сохранении общего хозяйства. Обращает на себя внимание и крайне медленное вплоть до последней четверти XIX в. разрастание села. Население сосредоточивалось в Орешнике, на так называемой Поляне (центр села) и в Верхнем проулке. Лишь с 80-х годов село начало интенсивно разрастаться по всем направлениям.

В первые два десятилетия после крестьянской реформы во внутреннем строе крестьянской семьи, видимо, не происходило сколько-нибудь заметных перемен, несмотря на наметившиеся изменения в экономике крестьянства.

Большие сдвиги во всех областях жизни и, в частности, в семейных отношениях, произошли в Вирятине в 1880-1890 гг., с дальнейшим развитием капиталистических отношений. Участились разделы семейств. Частичное выделение, а в ряде случаев полные семейные разделы, происходили через все более короткие промежутки времени. Семьи значительно сокращались: по переписи 1881 г. на одну избу приходилось в среднем 7 человек. Это не значит, конечно, что исчезли большие семьи, но, очевидно, наряду с неразделенными семьями в то время существовало большое число малых семей.

Как указывают вирятинские старики, середняцкие хозяйства велись по-прежнему двумя-тремя совместно живущими женатыми братьями.

В 900-х годах, в связи с образованием кадрового пролетариата в горной промышленности и ростом рабочего движения в России, изменился духовный облик крестьянина-отходника. Общение отходников с кадровыми рабочими сказалось на их общем культурном уровне. Появились новые потребности - одеться по-городски, более культурно устроить свой быт на производстве, что, в отличие от предшествующих лет, требовало больших затрат на себя. Рост потребностей выражал, несомненно, некоторое повышение сознания личности, проявлявшееся наиболее ярко у представителей младшего поколения. И это не могло не влиять на ослабление патриархальных устоев. В 900-х годах обострились внутренние отношения в неразделенных семьях, с большей силой проявилась тенденция к обособлению молодых семейных пар. Отсюда возникало утаивание отходником части заработка на свои личные потребности и на нужды своей семьи, что, по свидетельству старожилов, было одной из главных причин семейных конфликтов и разделов. Но в целом семейный быт изменялся медленно и сохранял традиционные патриархальные формы. В этом проявились косность и ограниченность миросозерцания крестьянина-общинника, заставлявшая отходников, часть которых имела возможность полностью обеспечить семью шахтерским заработком, все же держаться за клочок земли и вкладывать в сельское хозяйство средства, добытые работой на шахтах. Характерно резко отрицательное отношение середняцкой массы к тем отходникам, которые порывали с деревней и переселялись в рабочие поселки. Стремление сохранить связь с землей объяснялось отчасти и недостаточностью заработка на стороне.

Напрягая все силы, чтобы поддержать, спасти от разорения свое хозяйство, крестьянин цеплялся за старые семейные устои. Внутренние взаимоотношения, права и обязанности членов семьи были строго регламентированы. Главой семьи считался представитель старшего поколения в семье - дед или, за его смертью, бабка; в последнем случае непосредственное руководство хозяйством переходило к старшему сыну. В случае смерти или престарелости обоих стариков главой семьи становился старший из сыновей. Глава семьи был блюстителем всего бытового семейного уклада. В функции главы семьи входило руководство полевыми работами и распределение обязанностей между членами семьи, главным образом мужского ее состава. В частности, им устанавливалась очередность между сыновьями (и внуками) отхода на шахты. Он распоряжался всем имуществом и деньгами семьи. Все заработки членов семьи от отхода и различных промыслов поступали в общую кассу семьи и тратились на нужды общего хозяйства. В кассу семьи не шли только доходы от «бабьих» заработков, получаемых от продажи собранных женщинами моха, ягод, грибов, за беление холстов, а также деньги от продажи яиц и др. Как метко выразился местный старожил Е. А. Дьяков, «на них керосину не купят и за сапоги не отдадут» 4 .

Характерным для прошлого было устойчивое половозрастное разделение труда в семье, несомненно связанное с патриархальным укладом.

Домашними делами распоряжалась хозяйка, обычно жена главы семьи или, в случае ее смерти, старшая из снох. На женщинах лежала вся работа по дому: приготовление пищи, уборка, стирка, уход за детьми, уход за скотиной, подноска воды 5 . В уходе за домашним скотом принимали участие и мужчины: они убирали хлевы (вывоз навоза, подстилка), ухаживали за лошадьми; на попечении женщин находилась «избяная» скотина (корм для которой шел из избы): коровы, телята, свиньи, овцы и домашняя птица. Не случайно, что продажа куриных яиц была одним из источников женских доходов.

В осенне-зимний период женщины все свободное от домашних дел время пряли и ткали на нужды семьи. Работа эта предварялась тяжелым трудом по обработке конопли. В прядение и ткачество включались и девочки; прясть приучали с девяти-десяти лет, ткать - с пятнадцати, шестнадцати. Женщины старше 40 лет почти прекращали ткать, так как работа эта в большом количестве считалась им не под силу.

Женщины шили одежду (за исключением верхней зимней, которую отдавали портным) и вязали из шерсти чулки, платки, рукавицы. Плетение лаптей было мужским делом, им занимались с ранних лет и мальчики.

Четко разграничивались между мужчинами и женщинами полевые работы: как уже отмечалось выше, в обязанности мужчин входили пахота, сев, косьба, скирдовка, стогование, перевозка; женщины на сенокосе ворошили и сгребали сено, пололи посевы, затем при уборке урожая вязали снопы и укладывали их в крестцы и копны, помогали молотить цепами. На огородах всю работу, кроме вспашки, выполняли женщины и частично дети. Специально мужской работой была подвозка топлива и сена для скотины (сено держали в стогах на лугу).

При распределении обязанностей между замужними женщинами в неразделенной семье учитывалась необходимость сочетания работ по хозяйству в целом с удовлетворением нужд личных семей (детей, мужа).

В выполнении основных домашних работ между невестками и свекровью устанавливалась строгая очередность. У каждой из женщин имелся свой день, в который она в качестве стряпухи выполняла все работы по дому. В помощь привлекались девочки-подростки и девушки, причем, в силу несколько изолированного положения невестки (снохи) в семье, ей в очередной день помогали лишь собственные дети. Точно так же и свекровь во всех работах, как домашних, так и сторонних, объединялась всегда со своими дочерьми.

Основные работы по дому падали на замужних женщин, но и девушкам приходилось много работать, особенно прясть. Их не допускали лишь, к печи, вследствие чего они не приобретали навыков в приготовлении пищи. Поэтому молодая невестка первый год замужества только помогала свекрови у печи и лишь на второй год ей давался, наряду с другими снохами, очередной день, когда она самостоятельно готовила пищу на всю семью. Отдельно устанавливалась очередность (раз в неделю) выпечки, хлеба, так называемое «похлебно», и в топке бани, если она имелась, так называемое «побанно». В дни, свободные от общесемейных дел, пряли, ткали, шили, чинили, вязали и т. д.

Некоторые работы производились коллективно, например мойка полов, стирка белья. Белье было грубое, «свойское» (из домотканины), его не отстирывали мылом, а «бучили» (так же как бучили холсты при белении), что требовало значительной затраты сил; поэтому женщины в семье делали это обычно сообща. В случае же, если снохи стирали каждая на свою семью, та из них, у которой было поменьше детей, стирала и на стариков родителей.

В избе у всех были свои привычные места для работы. Девушки и женщины пряли, сидя на лавках у окон, а когда темнело, усаживались в круг около огня. В избе, бывало, вспоминают старухи, во время обработки конопли пыль столбом стояла 6 . Великим постом, когда женщины приступали к тканью, в избе устанавливался один, а если семья была большая,- три-четыре ткацких стана.

В семье придерживались определенного распорядка дня. Вставали рано, ложились поздно. В семьях, где занимались извозом, вставали в 2-3 часа ночи. Все поднимались одновременно, да иначе и быть не могло при тесноте и скученности в избе.

Пока стряпуха затапливала печь, остальные женщины разбирали постели, выносили в сени скамьи и на них укладывали постельные принадлежности, подметали избу, мыли стол. Ели вирятинцы три раза в день. Завтракали все вместе, а потом каждый принимался за свою работу (если приходилось уходить рано, то брали еду с собой). Обедали в 12 часов, ужинали уже при огне, обычно тем, что осталось от обеда. Еду специально на ужин варили очень редко. За столом рассаживались в определенном порядке: в переднем углу - глава семьи, возле него старший из сыновей; мужчины усаживались по одну сторону стола, на лавках, женщины - по другую, на приставных скамейках. В последней четверти XIX в. эта традиция была нарушена - рассаживаться стали большей частью супружескими парами. На краю стола усаживалась стряпуха, которая подавала на стол. Детей, если их было много, кормили отдельно. Ели все из общей миски. За столом соблюдали порядок и чинность, но, по-видимому, уже без той строгости и напряженности, которые царили за общей трапезой семьи в крепостное время 7 .

Самое большое место в питании крестьянской семьи занимал ржаной хлеб 8 . Пекли его большей частью один раз в неделю в русской печи на поду. Иногда хлеб пекли на капустных листьях. Из ржаной, а также гречишной муки делали блины и блинцы. Из ржаного солода приготовляли квас.

Пшеничная мука в вирятинских семьях вплоть до 80-х годов была большой редкостью, так как ее приходилось покупать на рынке. Позже она стала обычным продуктом в зажиточных семьях, но у бедняков по-прежнему появлялась только по большим праздникам.

Основным и почти ежедневным горячим блюдом во всех семьях были щи из капусты. В зависимости от достатка семьи щи делались мясными или «пустыми» (без мяса) и «закрашивались» молоком, сметаной, сдабривались салом.

В 900-х годах, вероятно под влиянием отходников-шахтеров, щи стали называть «борщом», хотя состав этого блюда не изменился и его варили по-прежнему без свеклы. Очень были распространены супы из пшена: «сливуха» и, позже, кулеш. Сливуху варили из пшена с картофелем, кулеш - из пшена с салом. Сливуху сначала немного подваривали, потом сливали жидкость, которую ели как суп, заправив чем-либо (маслом, салом и пр.); разварившееся же пшено с картофелем, когда каша густела, ели с молоком или с конопляным маслом. Пшенная каша в виде сливухи, кулеша или молочной каши употреблялась с 80-90-х годов XIX в. так же часто, как и щи, т. е. почти ежедневно. Из других каш варили гречневую, но значительно реже, так как гречиха стоила дороже и выращивалась далеко не всеми.

Квас играл большую роль в питании, и не только как питье. Зимой в качестве первого блюда приготовляли квас с кислой капустой и хреном, ели его с вареным горохом, особенно во время постов. Летом из накрошенного в квас хлеба и нарезанного зеленого лука делали тюрю. Это была пища бедноты. Люди побогаче готовили окрошку, добавляя в квас огурцов, луку и яиц. В праздничные дни и на свадьбах квас подавали со студнем или с мясом и хреном.

К концу 80-х годов кашу стал постепенно вытеснять картофель. Его больше варили «в мундире» (т. е. неочищенный) и подавали с солеными огурцами или кислой капустой; иногда ели толченым. «Картошку помнут и маслом (конопляным) польют. Жарить не понимали. Семья 10-15 человек - не нажаришься»,- рассказывают старожилы.

Распространенными кушаниями были «саламата» и «калина». Сделав тесто из ржаной муки и растерев его в жидком пшенном кулеше, саламату «солодили» в печи. Это блюдо давало возможность экономить хлеб; его ели с молоком и без него. Жителей села, рассказывала 88-летняя Е. С. Фомина, так и называли «вирятинские саламатники». Однако зажиточные вирятинцы ели саламату очень редко: «Ели саламату,- говорит М. И. Жданова,-когда каша надоедала. Постом так все надоест, что и до калины доходили». Калина отличалась от саламаты тем, что к тесту примешивались ягоды калины, собранной после заморозков, когда она теряет свой горький вкус. Калина была едой беднейшей части крестьянства. В семьях зажиточных крестьян есть ее считалось позорным. «Калину есть было бесчестно потому, что лезем в богатые, а роги не пускают» 9 .

Будучи почти одинаковой по способу приготовления, пища разных социальных прослоек крестьянства была различной по питательности и разнообразию входящих в нее продуктов. В крепкой, зажиточной семье, например, состоявшей из 25 человек и имевшей в своем хозяйстве по нескольку лошадей, коров, свиней, более двух десятков овец и т. д., потреблялось много молока, мясо ели два раза в день (за исключением постов). В семьях же бедных «нечищенную картошку больше ели, квас, сливуху, калину парили, на ужин кашу на загнетке (на шестке) варили»,- говорит один из старожилов. «Хлеба не у всех хватало, кашу не всегда ели»,- добавляет другой.

Обычные кушанья не отличались особой сложностью приготовления и потому предварительный искус, которому подвергалась невестка, прежде чем занять место у печи, объяснялся, вероятно, не столько боязнью, что она не сумеет приготовить еду, сколько стремлением свекрови сохранить в своих руках руководство питанием семьи. Для того чтобы придать более высокое значение этой обязанности, старухи исключительно придирчиво проверяли соблюдение невестками всех традиционных способов выпечки и варки. Всякое новшество встречалось враждебно и отвергалось. Вирятинская кулинария, несмотря на то, что, начиная с 900-х годов, в селе появилось уже много покупных пищевых продуктов, при помощи которых можно было улучшить повседневное питание,- оставалась неизменной и примитивной. Такой она дожила до социалистической революции.

2. Бытовые взаимоотношения в семье

Значение главы семьи.- Положение снох в неразделенной семье.- Порядок семейных разделов.-Родственные связи и взаимопомощь на селе

Семейно-патриархальный строй определял характер бытовых взаимоотношений в семье, создавал ее общую моральную атмосферу. Выработанный веками порядок держался на безусловном авторитете старшего в семье.

Всякое проявление собственной воли, шедшей в разрез с привычными традициями, тотчас же пресекалось. «Дома боялись стариков, потому не вводили новшеств, боялись и осуждения соседей»,- говорил И. М. Стародубово. «На шахтах,- рассказывал он далее,- питались лучше, чем дома, в семье. Здесь (в селе) картошку ели в мундире, хотя и было сало, но на нем не жарили. «Новый манер» (т. е. привычки, усвоенные в шахтах) не вводили. За «грубый манер» (т. е. за непочтение к старшим) порицались стариками: «Вот ты там приехал и свои порядки заводишь»» 10 .

Бытовые взаимоотношения в семьях во многом зависели от житейского такта главы семьи, от характера снох, от взаимоотношений молодых супругов между собой и т. п. Жили относительно дружно, если глава семьи одинаково относился к снохам; но как только он выделял одну из них, между ними тотчас начиналась вражда. Нередко и супруги жили несогласно, так как браки чаще всего заключались по настоянию родителей, мало считавшихся с желаниями молодежи. Случалось, что муж жестоко избивал жену.

Главным источником недоразумений и ссор служили заработки мужчин на стороне: члены семьи, уходившие на заработки в шахты, получали возможность вносить в свою семью что-либо, в то время как оставшиеся дома не могли этого сделать. Это постоянно вызывало недовольство стариков родителей и приводило к недоразумениям между снохами. Следует отметить, однако, что ссоры молодых тщательно скрывались от стариков. «Мы, снохи, перед стариками молчок, а между собой ссоры были»,- вспоминает свою жизнь в неразделенной, большой по составу семье С. Н. Неворова 11 . Стариков не столько уважали, сколько боялись, так как в случае выдела они могли ничего не дать. Но характер семейных взаимоотношений все же менялся; в 900-х годах он стал значительно проще, свободней, без тех проявлений забитости и робости младшего поколения, которые были так характерны для крестьянской семьи в крепостное время.

Для характеристики внутрисемейных взаимоотношений большой интерес представляют семейные разделы, когда традиции обычного права проявлялись очень сильно. Указами 1906 и 1913 гг. все дела по семейным разделам были переданы волостным судам, которые, однако, по свидетельству местных старожилов, в спорных делах апеллировали обычно к сельским сходам. В своих постановлениях сельский сход исходил из поводов к разделу и из оценки имущества делящихся. Следует отметить, что, несмотря на отмену в 1886 г. обязательного согласия старшего члена семьи на раздел имущества, сельские сходы, при возникавших внутрисемейных конфликтах, в первую очередь считались с заявлениями и претензиями старшего члена семьи. Нередки были и прямые случаи подкупов части схода 12 .

Подготовка к разделу производилась заблаговременно. «На голую кочку,- по выражению Г. П. Дьякова,- не выходили». Общими усилиями семьи заблаговременно строились новые дома, пустовавшие, как правило, до раздела. Обычно семья делилась, когда располагала уже достаточными ресурсами (жилыми и хозяйственными постройками, скотом). При разделе все имущество семьи оценивалось и делилось по числу семей на равные паи. Если дележ происходил между братьями по смерти отца, то паи распределялись обычно по жребию, которые от каждой семьи тянули дети в присутствии «уполномоченных»- одного-двух соседей. Если раздел происходил при жизни отца, то старик сам распределял, кому из сыновей что достается и с кем он остается жить.

Особого внимания заслуживает положение в семье снох. Их зависимость и безответственность в семье метко охарактеризованы бытовавшей в Вирятине пословицей: «Работать - что заставят, есть - что поставят». Такое положение усугублялось и зависимостью в семье женатых мужчин.

В имущественном отношении положение снохи в семье было несколько изолированным. Как и повсеместно в России, в Вирятине существовало отдельное женское имущество. В первую очередь это было приданое невесты, не только обеспечивавшее ее необходимой одеждой, но и составлявшее один из источников ее доходов (доход от продажи шерсти с овцы, данной в приданое, от продажи приплода шел на ее личные нужды). Личной собственностью снохи были также имущество и денежные средства, полученные ею по наследству 13 . На свои средства сноха должна была удовлетворять все свои потребности и нужды своих детей, так как, по существовавшей традиции, из общесемейных средств, находившихся в ведении, главы семьи, на сноху, кроме питания и снабжения ее верхней одеждой и обувью, не тратилось ни копейки 14 . Ей выделяли лишь пай из общего семейного запаса шерсти и конопли. Все остальное: носильная одежда, и не только ее, но и детей, постель и даже такая мелочь, как мыло, - должна была приобретать она сама. В большинстве семей приданое дочери, в основной своей части изготовлялось также на «бабьи заработки». Из общесемейных средств справлялась лишь сама свадьба. Такой порядок был естественен, пока крестьянское хозяйство сохраняло натуральный, характер. С развитием же товарно-денежных отношений и с появлением новых потребностей эта традиция ложилась тяжелым бременем на плечи женщины, вынуждая ее к поиску различных сторонних заработков. Вирятинских женщин не могли уже удовлетворить заработки от таких мелких и, видимо, традиционных для села промыслов, как сбор на болоте моха и продажа его окрестным селам для конопачения срубов, сбор и продажа ягод и т. д. Большой размах приобрел промысел беления холстов, причем: некоторые семьи вели его в очень широких размерах. Промысел этот был чрезвычайно тяжел и вреден, среди вирятинских женщин было много больных ревматизмом и туберкулезом.

Заслуживает внимания право наследования овдовевшей снохи и положение ее в семье после смерти мужа. В тех случаях, когда вдова оставалась с детьми, пай покойного мужа переходил его семье и вдова продолжала обычно жить в мужниной семье. При общем семейном разделе ее выделяли на равных началах с братьями покойного мужа. Если же у вдовы к моменту раздела не было детей, то положение ее в семье становилось крайне тяжелым. Ей оставалось либо выйти вторично замуж, либо возвратиться в родительский дом. При уходе она могла взять свое личное имущество и одежду покойного мужа. В лучшем случае, если свекор хорошо относился к ней, то при вторичном ее замужестве он давал ей в приданое овцу.

Обращения женщин при возникавших конфликтах к земскому начальнику почти всегда кончались неудачей; как правило, подобные дела передавались на рассмотрение сельского схода, а тот неизменно решал их в пользу свекра. Характерный случай рассказывает Е. А. Дьяков. Его старшая сестра жила в доме мужа лет двенадцать; после смерти мужа, пока был жив мальчик, она продолжала жить в семье. Когда мальчик умер, свекор выгнал ее из дому. Она обращалась к старосте, тот заявил, что пай ей не полагается. Обратилась к земскому начальнику, который передал дело на рассмотрение общества. На сходе ей сказали: «Жениха себе ищи, а тебе ничего не полагается, у тебя нет никого» 15 .

Если у вдовы не было сыновей, а лишь незамужние дочери, ей полагался пай; однако все зависело от отношения к ней свекра, а случаи произвола были очень часты 16 . Н. Д. Дьякова (75 лет) рассказывает, что она осталась с девочкой. Свекор стал ее гнать тотчас же по получении известия о смерти сына, погибшего в русско-японскую войну. Она обратилась к волостному старшине, который посоветовал ей уйти на квартиру и подать на свекра в суд. Однако волостной суд передал дело на рассмотрение общества, а тот, как это исстари повелось, отказал. Лишь при вторичном разборе дела в волостном суде ей был выделен земельный надел на одну душу, лошадь и сенница 17 .

Вдовьи семейства, большей частью безлошадные и бескоровные, принужденные батрачить всю жизнь, были самыми бедняцкими в селе.

Все эти черты семейного строя и патриархальных нравов с наибольшей силой проявлялись и больше сохранялись в семьях, экономически сильных. В кулацких семьях, где вся жизнь подчинялась одной цели - умножению семейного богатства, семейные нравы были подчас крайне жестоки. Так, в семье кулака Кабанова женщин заставляли работать даже в праздничные дни. «Слепли мы за прядением и ткачеством» 18 ,- говорит жена Кабанова. В семьях, хозяйственно слабых, испытывавших постоянную нужду, традиционный порядок ослаблялся быстрее. В частности, менее замкнут был в этих семьях и женский быт; девушки и молодые замужние женщины в промежутки между работами в своем хозяйстве нанимались на поденщину к местным кулакам или к помещику на прополку и другие работы. У женщин, работавших по найму, развивалась большая самостоятельность, что сказывалось и на положении их в семье.

В 900-х годах во многих семьях молодые замужние женщины пользовались относительной свободой. Им не возбранялось и в отсутствие мужей, живших зимой на шахтах, ходить на «улицу» (на народные гулянья), участвовать в праздничных гуляньях. Есть сведения, что и на базар за покупками в эти годы ездила уже не только свекровь, но поочередно и снохи. Здесь же на базаре они брали заказы на беленье холстов, т. е. производили в какой-то мере самостоятельные хозяйственные операции.

К сожалению, мы не располагаем сколько-нибудь четкими сведениями о широте родственных, семейных связей в Вирятине и о характере их проявления. Местные старожилы утверждают лишь, что связи эти раньше были значительно шире и крепче. Так, например, на свадьбу приглашались даже троюродные. Многое, однако, зависело от числа родственников: чем уже был их круг, тем крепче были родственные связи. Но считаться с двоюродным родством, как правило, было обязательным.

Среди родственников, главным образом близких, широко практиковалась взаимопомощь, преимущественно трудовая, особенно в исключительных случаях. Так, после пожара помогали отстраивать избу; пала скотина - приходили на помощь своим рабочим скотом; не хватало до нового урожая хлеба - ссужали заимообразно хлебом и т. п. Однако в тех случаях, когда требовалась длительная и систематическая помощь, с родственником, как и с посторонним человеком, заключались чисто деловые сделки 19 .

В трудовой помощи принимали участие ближайшие соседи, но вообще соседские связи были выражены в Вирятине слабо; в частности, никакого участия не принимали соседи в семейных празднествах. Даже в похоронах, как правило, участвовали только родственники.

3. Семейная обрядность

Брак и свадебная обрядность. - Роль народного календаря в быту семьи.-Роды и родильные обряды.-Крестины.-Уход за младенцем.- Воспитание детей.- Похоронные обряды и поминовение умерших

Характер брачных отношений в огромной степени был обусловлен внутренним строем патриархальной крестьянской семьи.

Браки, как обычно в русской деревне, заключались в возрасте 17-18 лет для женщин и 18-19 лет для мужчин. Выйти замуж девушке за пожилого мужчину считалось позором. Большая разница в возрасте допускалась только при вторичном замужестве овдовевшей женщины, выходившей обычно за вдовца с детьми («на детей», как было принято говорить). Невесту брали, как правило, из своего села или из ближайшей округи.

Нынешнее старшее поколение, женившееся и выходившее замуж в 80-90-х годах XIX в., утверждает, что браки обычно заключались по выбору родителей: с чувствами молодых людей тогда почти не считались. На этой почве разыгрывалось немало жизненных трагедий. Так, одна из пожилых колхозниц рассказывает, что у нее был жених, которого она очень любила. Она ходила с ним на «улицу», и он «к крыльцу подходил» (местный обычай ухаживания за девушкой). Молодые люди договорились, что как только он вернется с рудника, то пришлет за ней сватов. В его отсутствие, однако, посватался другой жених, очень понравившийся отцу как хороший работник, и отец решил отдать дочь за него. «Я кричала- не хотела замуж идти. Жених мой с рудника мне письма слал, а я была неграмотная, отвечать ему не могла. Плакала по нем - река протекла, но все же отец настоял на своем» 20 . Подобных примеров можно привести много, они типичны для того времени. Как вспоминают старики, бывали и такие случаи, когда молодые люди впервые знакомились друг с другом под венцом 21 .

При заключении браков в первую очередь учитывалось состояние хозяйства, а также личные качества жениха и невесты как работников. Нередко о невесте и женихе судили по родителям: «Яблоко от яблони недалеко падает». В 900-х годах браки стали чаще заключаться по взаимной склонности молодых людей, и в этом, быть может, сказалось новое в облике мужской молодежи, сумевшей добиться некоторой самостоятельности. Чрезвычайно характерно в этом отношении свидетельство Г. II. Дьякова, в прошлом шахтера-сезонника: «Я женился - отца не спрашивался. Сам за себя усватал (1908 г.), приехал с шахт, сказал отцу: «Ну иди, по обычаю запивать». Отец был рад-доволен. До этого вперед годом отец хотел меня женить, но я самостоятельно себя поставил. Наши братья и сестры сходились по своему согласию, не под игом отца» 22 . То же подтверждается и свидетельствами других крестьян.

Характерно, что в те же годы в кулацкой среде семейные нравы были значительно строже. Семьи жили более замкнуто. Девушек неохотно пускали по праздникам на «улицу», так как боялись возникновения невыгодных для семьи связей между молодыми людьми. Отсюда характерное явление - породнение кулацких семейств. Местные кулаки - Кабановы, Слепцовы, Ждановы, Макаровы, Стародубовы - находились в тесном семейном родстве, что, несомненно, усиливало общественные и экономические позиции кулацкой верхушки села.

Свадебный обряд в Вирятине в последней четверти XIX в., как об этом можно судить по воспоминаниям стариков, сохранял еще многие характерные черты традиционного южновеликорусского обряда, но уже значительно изменился и разрушался; смысл отдельных моментов был забыт, многие части выпали.

Задумав женить сына и выбрав ему невесту, родители посылали обычно кого-нибудь из ближайших родственников (чаще всего старшего сына с женой или дочь с зятем) к родителям невесты, чтобы выяснить, согласны ли они отдать свою дочь. В случае согласия родители невесты говорили: «Пусть приходят свататься, договориться, что нужно невесте купить на посад» (т. е. при сидении невесты во время свадьбы).

Спустя несколько дней в доме невесты устраивали так называемый «малый запой». Приходили родители жениха с кем-нибудь из ближайших родственников, приносили вино (водку) и закуску. Со стороны невесты присутствовала также лишь ее ближайшая родня: сама невеста к гостям не выходила. Договаривались о денежной сумме, которую дает жених (часть ее тратилась невестой на одежду жениху), и о количестве справляемых им нарядов невесте: полагались сарафан, рубаха, ботинки, платок шелковый «на посад» и, как правило, шуба.

Следует отметить, что размер приданого невесты специально не оговаривался, что было столь характерно, например, для северновеликорусского свадебного обряда 23 . Договаривались также о числе гостей с той и другой стороны и о дне самой свадьбы. Во время запоя пели песни, плясали. В старину, как утверждают старики, гулянье длилось иногда по нескольку дней.

Предсвадебный период редко бывал длительным. Тотчас же после «малого запоя» родители жениха и невесты отправлялись на базар в Со-сновку и там сообща делали необходимые для свадьбы закупки (главным образом покупался материал на «посадную» одежду). Затем женихова родня угощала в сосновском трактире родственников невесты, принимавших участие в закупках.

В доме невесты потом до самой свадьбы почти ежедневно собирались подружки, помогая готовить приданое. Еще в 900-х годах в Вирятине держался обычай так называемого «кроения», при котором жених угощал женщин, собравшихся у невесты для кроения и шитья свадебных нарядов.

Однако в эти годы, по меткому выражению Е. А. Дьякова, обычай этот был уже «только слава» (т. е. сохранился как пережиток), так как приданое не только у зажиточных крестьян, но даже в обычных середняцких семьях шили белошвейки.

После просватанья жених, как правило, не видел невесты до «большого запоя». «Большой запой» происходил в доме невзсты недели за две до свадьбы. На него приглашалась родня жениха и невесты (если родственников было много, то ограничивались двоюродным родством). К этому дню ведрами закупалось вино, готовилось обильное угощение, обычно стола на три-четыре, смотря по количеству гостей, что сплошь и рядом было разорительным для малосостоятельных семей. За передний стол сажали родителей невесты, ее крестных и старших по возрасту родственников. Жениха с невестой усаживали за второй стол, тут же садились ближайшие подружки и товарищи. За третьим и четвертым столами рассаживалась прочая родня и дети.

«Обед» начинался с молитвы «с уговором, чтобы все было хорошо и молодые ладили между собой». Женихова родня угощала невестину: отец жениха за передним столом подносил водку, мать жениха за тем же столом подавала угощение. Затем невестина родня угощала женихову. Гульба с пением и пляской продолжалась в течение всего дня.

Накануне свадьбы в доме невесты собирались две-три ближайшие подружки и оставались у нее ночевать. Они помогали укладывать сундук. В этот же вечер обычно шилась так называемая «чудная рубаха» (маленькие рубашка, штаны, пояс и чулки, точно воспроизводящие мужскую одежду), фигурировавшая во время продажи «постели» невесты. Тогда же убирался бумажными лентами веник. Смысл этого обряда в настоящее время совершенно забыт 24 . Во время перевозки постели веник этот, по сообщению одних стариков, прикрепляли к дуге лошади; по рассказу других - один из родственников жениха («дружко»), перевязанный через плечо полотенцем, усаживался с веником в руках на сундук молодой и размахивал веником во все время пути.

В этот же вечер подружка заплетала невесте косу, вплетая в нее ленту, которую в день свадьбы невеста дарила своей ближайшей подружке. Нынешнее старшее поколение не помнит, чтобы при этом исполнялись какие-либо причеты. Видимо, от девишника в Вирятине уже в 80-90-х годах оставались лишь слабые следы. Однако самый термин «девишник» старым людям известен.

У жениха в этот вечер также собиралось гулянье: к нему шла молодежь - родственники и подружки невесты. Жених угощал их; гуляли с гармонью, с песнями и плясками. Собственно свадьба продолжалась в Вирятине не менее трех дней, а в старину и до пяти-шести дней.

В день свадьбы рано утром невеста шла с подружкой в баню. Если она была сиротой, то после бани шла на погост и там (по словам старух) «кричала матери своей родной», т. е. причитала на могиле матери.

Под венец невеста убиралась сама, подружка только расплетала ей косу, невеста дарила ей ленту, обе заливались при этом обильными слезами. По воспоминаниям старух и по преданиям, слышанным ими еще от бабушек и относящимся таким образом, примерно, к 40-50-м годам XIX в., невеста во время расплетания косы выла и причитала, причем приглашались иногда и специалистки по причетам 25 . После того как невеста была убрана, родители и крестные отец с матерью благословляли ее иконой и усаживали вместе с подружкой за стол.

В доме жениха в это время шли приготовления к его отъезду за невестой. Жених одевался сам. Отец дарил ему двугривенный, и он «забувал его» (вкладывал в сапог) на разживу. Перед отъездом родители благословляли жениха иконой Спасителя. Жених выезжал из дома в сопровождении дружка и свахи, к которым теперь переходила главная роль в свадебном церемониале и в шествии поезжан 26 . Первому встречному подносили два стакана водки.

По приезде жениха в дом невесты разыгрывалась (понимавшаяся уже как шутка) сцена выкупа места подле невесты. Выкупал дружко, продавал невесту младший брат. Дружко с кнутом в руках вставал у стола, наливал в стакан вино и клал деньги (копеек двадцать). Мальчишка, поторговавшись с дружком, выпивал вино, схватывал деньги и выскакивал из-за стола, дружко старался при этом ударить его своим кнутом. После этого жених занимал место подле невесты. До венца жениху и невесте есть не полагалось. Выводил их из-за стола, чтобы ехать в церковь, либо - священник, если его приглашали на дом, либо дружко. У жениха и невесты на средних пальцах правых рук были подвязаны платки; священник через стихарь брался за эти платки и выводил жениха и невесту из-за стола. Так же (если священника не было) поступал и дружко.

Венчались обычно, как исстари повелось, в Михайловдень (8 ноября был престольный праздник в Вирятине) и на «Красную горку» (первое воскресенье после пасхи) 27 . В эти дни в церкви набиралось до двух-трех десятков брачущихся пар; венчали в первую очередь тех, кто платил за венцы; бедные пары зачастую просиживали в церкви в ожидании своей очереди до глубокого вечера.

После венчания тут же в церкви сваха с одной стороны и подружка - с другой заплетали невесте волосы в две косы и надевали кичку; существовала примета - если одна коса оказывалась короче другой, значит молодая вскоре овдовеет. С конца 90-х годов XIX в. волосы стали заплетать в чуб и надевать шелковую с кружевами наколку (сколку). При выходе из церкви на голову невесты нахлобучивали (т. е. надвигали низко на лоб) платок.

Свадебный поезд направлялся к дому невесты, где молодых встречали в воротах родители с хлебом и солью. При входе в избу молодых ставили за передний стол и поздравляли «с законным браком», а потом усаживали за второй стол «на угощенье». За передний стол усаживались дружко, сваха и женихова родня (родители молодого не присутствовали). Угощение расставляли на трех-четырех столах; подавались традиционные для Вирятина праздничные блюда: щи, сухое мясо, рыба, холодец, блинчики, оладьи и т. п. и обязательно водка. На вирятинской свадьбе не было специальной обрядовой пищи. За столом пели песни, подвыпившие и расходившиеся гости пускались в пляс.

При отъезде в дом молодого невестина сторона продавала дружку и свахе постель, при этом подружки невесты вытаскивали «чудною рубаху». За каждую неточность в изготовлении этих вещей дружко и сваха сбавляли цену за «постель». Деньги, вырученные от «продажи» постели, подружки брали себе, ими обычно потом «золотили» молодых. Дружко и сваха забирали постель молодой и везли ее в дом молодого. За ними двигался с песнями и плясками свадебный поезд, впереди обычно кто-либо из родственников жениха нес курицу. Ее давали невесте в приданое «для разживы».

По приезде в дом молодого их встречали в воротах родители с хлебом и солью. Как и в доме невесты, молодых ставили за передний стол и поздравляли. Потом дружко выводил молодых за второй стол на так называемую «постоянную беседу». До середины 80-х годов в Вирятице держался старый обычай увода молодых под «торпище» (полость из поскони для насыпки зерна при перевозке на телеге), т. е. сажали их отдельно за занавеской 28 . Отсюда к концу свадебного пиршества их выводили на «золочение». Обычай этот заключался в следующем. Старики с первого стола пересаживались за стол молодых, молодые становились у края стола. Первыми «золотили» родители жениха; молодой подавал стакан водки отцу, молодая - свекрови; те пили, а молодые низко склоняли перед ними головы; родители клали в стакан деньги. Затем подходили крестные отец и мать, за ними родители молодой, ее крестные и так, пара за парой, подходили все гости. Сопровождалось все это шутками: «Не хорошо вино», «Горько» и т. п. Золочение продолжалось не менее двух часов. После золочения усаживались за ужин, после чего дружко и сваха отводили молодых на постель - обычай, изжитый в Вирятине уже в первое десятилетие XX в. Там молодая разувала мужа и вынимала у него из сапога положенные деньги.

На другое утро дружко и сваха подымали молодых. В доме в этот день пекли блины, которыми угощали молодых. Вновь собирались гости. Молодые и поезжане шли приглашать родителей невесты, в доме которых вновь устраивалась гульба. Потом переходили в дом молодого, где к вечеру молодых опять «золотили».

Так же справляли и третий день свадьбы. В этот день вечером «раскрывали» молодую. До середины 80-х годов невеста все три дня сидела за занавеской, к гостям ее выводили с наброшенным на голову «посадным» шелковым платком. Позже молодая в доме платка уже не носила, поэтому перед раскрытием на нее платок набрасывали. Молодые склоняли головы; в это время били горшки; свекровь скидывала с молодой платок, надевала его на себя и пускалась в пляс под звуки заигравшей в этот момент гармоники. После раскрытия молодая могла уже плясать и веселиться вместе с гостями. По воспоминаниям стариков, в тот же день разыгрывалось принявшее уже шуточный характер испытание умения и ловкости молодой: приносили мялку и заставляли молодую мять коноплю; при этом она моченцами била гостей по головам; давали ей веник, который, как упоминалось, делали ко дню свадьбы, и заставляли мести, бросая под ноги деньги, и т. д.

Элементы магии сохранялись в обряде вирятинской свадьбы очень незначительно. К ним относились набрасывание на голову невесты большого платка, подношение первому встречному, при выезде жениха из дому, двух стаканов водки; встреча молодых родителями с хлебом и солью, вкладывание в сапог жениха денег. До наших дней бытует в Вирятине один из очень древних обычаев - приношение курицы: при переезде молодых в дом мужа впереди свадебного поезда несут курицу, с которой пляшут, перекидывая ее от одного к другому.

Специальные свадебные песни, связанные с отдельными моментами обряда, в Вирятине почти полностью забылись уже в 80-90-х годах XIX в. На свадьбе исполнялись обычные песни и частушки. Видимо, очень рано исчезли и причеты. В какой-то мере это объясняется общей слабой песенной традицией Вирятина (в других местах южновеликорусский обряд богато насыщен свадебной поэзией). Замена свадебных песен сбщими всегда происходила вместе с разрушением обряда.

При сопоставлении свадеб, игравшихся в разные годы 29 , в свадебном, обряде можно проследить ряд изменений. Обряд сокращался и упрощался. Сокращались сроки празднования. Так, если в 80-х годах собственно свадьба праздновалась от четырех и до шести дней, то в 900-х годах, как правило, не больше трех. Значительно сократился и подготовительный период, который в старину бывал длительным: в 80-х годах, например,на сватовстве гуляли по нескольку дней.

В ряде случаев стали опускать отдельные моменты традиционного обряда: вместо малого и большого запоев ограничивались одним малым; некоторые устраивали большой запой вместе со свадьбой, чтобы сократить расходы. Инициативу в этом отношении проявляла молодежь, в первую очередь - побывавшая на шахтах. Г. П. Дьяков, сообщая подробности своей свадьбы (1908 г.), говорит: «У нас был маленький запойчик. Большого запоя я не позволил, не нужен был. Которые побогаче были, гулять хотели, устраивали большой запой, но я считал лишним» 30 . Это свидетельство чрезвычайно характерно: именно после революции 1905-1907 гг. стали изживаться обычаи, шедшие вразрез с новыми понятиями и представлениями брачущейся молодежи; например, был совершенно изжит обычай укладывания и бужения молодых дружком и свахой, широко распространенный еще в начале 900-х годов 31 .

Изменились и роли действующих лиц свадебного церемониала; в частности, значительно активизировалась роль жениха. До начала 900-х годов немыслимо было, чтобы вместе с родителями ходил свататься сам жених; позже это стало почти обычным. С этой точки зрения чрезвычайно характерна история женитьбы Егора Алексеевича Дьякова. Вернувшись весной 1911 г. с рудника, Е. А. не смог найти в своем селе подходящей невесты, так как лучшие девушки повыходили замуж в осеннем свадебном сезоне. Одна из родственниц порекомендовала ему девушку из соседнего села Грязное. В сопровождении старшей сестры Егор Алексеевич сам поехал знакомиться с невестой. Она ему очень понравилась и внешностью и «разговором» (т. е. своим развитием). Е. А. Дьяков принимал активное участие и во всем дальнейшем свадебном ритуале: ездил вместе с родителями на «малый запой», там сидел рядом с невестой, оживленно разговаривая с ней о предстоящей свадьбе, а потом не раз навещал невесту. Все это уже новое, в значительной мере шедшее вразрез с привычным, общепринятым и указывающее на преодоление вирятинской молодежью ряда не только обрядовых, но и более глубоких по своему значению бытовых традиций,- обнаруживает некоторую самостоятельность молодежи в вопросах брака.

Следует отметить, однако, что традиционное отношение к браку как к хозяйственно-экономическому акту оставалось прежним и продолжало оказывать влияние на выбор невесты.

На семейный крестьянский уклад большое влияние оказывала религиозная идеология, поддерживавшая патриархальные устои. Чередование работ, характер времяпровождения на досуге, формы питания определялись датами церковного календаря, сочетавшегося, как и везде в русской крестьянской среде, с элементами древней аграрной обрядности. О народном календаре, имевшем в жизни крестьян большое значение, ховорится также в следующей главе. Здесь мы остановимся лишь на характере проведения праздников в семье.

Дня за три до праздника (особенно «годового» 32) начиналась большая уборка: мыли потолки, стены, полы, белили печи; накануне праздника обязательно все члены семьи мылись в бане; приготовлялась праздничная еда, часть продуктов для которой предварительно закупалась на базаре. Для Вирятина характерно отсутствие специальной обрядовой пищи; исключение составляло печенье блинов на масляницу и в дни поминовения умерших, выпечка «сорок» (9 марта, в день 40 мучеников), приготовление пасхального кулича с запеченным в нем творогом, крашение яиц на пасху и троицу. В любой же церковный и семейный праздник готовили одни и те же блюда: щи с мясом, так называемое сухое, т. е. вареное мясо (говядину, баранину, реже курятину), рыбу, студень, блинчики, оладьи. В праздники, предварявшиеся длительным постом (рождество, пасха), семья разговлялась рано утром, тотчас же по приходе из церкви. «Рождественское полагалось рано завтракать»,- говорит К. Г. Дьякова. Праздничный стол начинался обычно с водки, которую подносил всем глава семьи. После праздничного обеда пожилые ложились отдохнуть, летом садились на завалинку, молодые пары уходили в гости к тестю и теще, молодежь шла на «улицу» (народное гулянье), которая собиралась по особо торжественным праздникам и днем и вечером (часов до 11-12 ночи). По вечерам накануне праздников, в воскресные дни и в самые праздники не работали.

Годовой праздник справлялся не менее двух дней, святки - почти две недели, и не менее одной недели - пасха. Таким образом, в семейном быту праздники занимали существенное место.

Большое значение для хозяйства и бытового уклада семьи имели посты. Строго блюлись не только большие посты (великий пост, филипповский, петровки, успенский), но и еженедельные - по средам и пятницам (всего насчитывалось в году более двухсот постных дней). Соблюдение постов определяло режим питания семьи и в значительной мере воздействовало на его общий характер, резко снижая и без того скудный уровень. В посты ели кашу пшенную с квасом, картошку с солью, горох прихлебывали квасом. Соблюдение постов простиралось и на детей: как свидетельствуют старожилы, «не только в большие посты, но и в среду и пятницу малым детям, бывало, ложки молока не дадут» 33 . Особенно тяжелы были петровский и успенский посты, падавшие на время горячих полевых работ; не случайно после Октябрьской революции в первую очередь стали нарушаться именно эти посты.

Религиозная идеология наложила отпечаток и на другие стороны семейного быта, особенно на связанные с важнейшими моментами в жизни человека - рождением и смертью.

Целый комплекс обычаев связан с рождением ребенка. Детей в виря-тинских семьях рождалось много, аборты считались «грехом». Крестьяне более радовались появлению на свет мальчика, которому полагался в случае передела общинных земель свой надел. Однако в дальнейшем родительские чувства брали свое, и особого различия в отношении к мальчикам и девочкам не делалось.

Роды происходили в бане, на полке, на разостланной и покрытой постилкой соломе, а если случалось в избе - то на полу, на каком-нибудь старом тряпье. Самое удаление роженицы из дому было вызвано не только теснотой и многолюдностью в помещении, но и исстари державшимся представленном о необходимости оберегать роженицу и особенно младенца от чужого взгляда, от «сглаза». Только значительно позже (в 900-х годах) женщины стали рожать в избе в более гигиенических условиях, на кровати, застланной дерюжкой. Рожали с повитухой (бабкой). Бабка играла роль не только акушерки: в отношении к ней роженицы и окружающих сквозят более старые представления. На это указывает соблюдение некоторых весьма древних обычаев. Так, перед тем как перевести роженицу в дом (дня через три-четыре после родов) «размывались руки» - роженица лила на руки бабке воду и в той же воде умывала свои, после чего одаривала бабку полотном 34 . Бабка играла почетную роль и в обряде «крестьбин», или «родин», устраиваемых обычно на другой день после родов.

Крестили ребенка в церкви; в церковь ребенка несла бабка, а из церкви кума-восприемница. По приходе из церкви устраивали обед, готовились праздничные блюда: блинчики, студень, мясо и обязательно водка, с которой начинался обед. Обязательно приносили угощение и родственники. За столом на почетном месте (в переднем углу) усаживали кума и куму, рядом с кумом - отца роженицы, подле него свекра, рядом с кумой - мать роженицы и подло нее - бабку (по некоторым сообщениям, бабка вместе со свекровью подавала на стол). Гульба продолжалась два-три часа. К концу обеда вносили младенца, и бабка ставила на стол две тарелки: на одну клали деньги бабке, на другую - новорожденному. Это называлось «класть на зубок».

После родов женщина обычно на третий день уже вставала и принималась за хозяйство. «После родов лежать долго не приходилось, на третий день уже, бывало, встаешь, к печи становишься, и чугуны подымаешь, и поросят кормишь»,- говорит Т. Е. Кабанова 35 .

Лежал ребенок в «зыбке», дно и бока которой были сделаны из лубка. Зыбка подвешивалась за веревки к крюку потолочины, завешивалась пологом. На дно зыбки клали солому (а не матрасик, чтобы чаще менять) и покрывали дерюжкой. Под голову ребенку клали подушечку. В 900-х годах лубяная зыбка стала постепенно выходить из обихода, с 1910 г. их перестали продавать на базаре. В употребление стали входить дощатые зыбки, с дном, плетенным из веревок. Бока такой зыбки делались с выемом, чтобы матери удобнее было кормить ребенка. В более зажиточных семьях употреблялись «пяльчатые» зыбки; их делали из четырех точеных деревянных палок, скрепленных в виде рамы, с дном, натянутым из полотна. Такая зыбка была занесена в Вирятино из Сосновки, где она появилась в 1870-1880 гг. Ее распространению способствовали частые случаи браков между жителями обоих сел, особенно - зажиточной верхушки Вирятина.

Кормили ребенка грудью до одного-полутора лет, а потом приучали к общему столу. В начале прикармливали жиденькой пшенной кашей на молоке, а «как зубок пойдет, вместе со всеми ест и борщок, и кашу, и картошку» 36 . Употребляли соски «хлебные» и «кашные»: завернутый в тряпочку пережеванный с сахаром хлеб или пшенная каша.

Из-за антигигиенических условий жизни смертность детей была очень велика. Любое инфекционное заболевание (скарлатина, корь, дифтерит, дизентерия) разрасталось в эпидемию. Особенно много умирало детей в раннем младенчестве. Это в значительной мере объяснялось тем, что младенцев, как правило, лечили у местных знахарок и бабок. Причиной любого заболевания считался «сглаз»: ребенка несли к бабке, и та трижды вспрыскивала его с уголька. Если ребенок много кричал, его лечили от «крика»: на заре носили под курятник и трижды произносили заговор: «Заря-зарница, красная девица, как ты стихаешь, как ты умолкаешь, так утихни, умолкни раб божий» (имя) и т. д.

Самые условия воспитания ребенка были трудны. В летнюю страдную пору ребенка вместе с зыбкой брали в поле или оставляли дома, под присмотром старой бабки, или девочки постарше, а иногда совсем одного. «Придешь, бывало, с поля, - рассказывает Т. Е. Кабанова, - а он наплачется, мокрый весь, мухи облепят всю соску» 37 . В семьях, где было много детей, наблюдение за ними возлагалось обычно на одну из женщин семьи, отличавшуюся спокойным и справедливым характером, не делавшей различия между своим и чужим ребенком. Дети ее побаивались и слушались.

Детей воспитывали в строгости, требовали от них безусловного послушания: «Раз сказал - и все». Родители проявляли большую заботу о детях, но особо душевной близости между ними и детьми не было, так же как и между братьями и сестрами. Е. А. Дьяков, вспоминая свои юношеские годы, рассказывает, как заботилась о нем мать, но подчеркивает, что своими переживаниями он ни с ней, ни с братьями не делился: не было принято. Большая близость бывала между матерью и дочерьми; она сохранялась и после их замужества. Помимо естественных чувств, здесь сказывалось положение женщины. Вступая в новую семью, она всегда оставалась в ней в какой-то мере чужаком и во всех трудностях жизни обращалась за советом и помощью к своим родителям, особенно к матери.

С раннего детства детей приобщали к тяжелому крестьянскому труду. Девочку с малолетства приучали прясть, мальчик с семи-восьми лет начинал помогать отцу, выезжая с ним в поле (там бегал за водой, за дровами); в восемь-девять лет его уже отдавали в подпаски, а лет с тринадцати мальчик начинал помогать отцу во всех работах. Собственно, детства ребята не знали.

Об учебе детей особенно не заботились. «Мальчики учились, но их не принуждали к ученью: хошь - учись, хошь - нет»,- вспоминает У. И. Калмыкова 38 . Но если для мальчика с начала 900-х годов все же считалось необходимым пройти хотя бы два класса сельской или приходской школы, то на девочек в этом отношении не обращали внимания. «Девке на военную службу не идти, а прясть и ткать может и так»,- таково было обывательское мнение села.

Из семейной обрядности чрезвычайно стойкими были в Вирятине также обряды, связанные с погребением мертвых. Похороны были церковные,но в них сохранились многие архаические черты. Умершего омывали старухи (и мужчину, и женщину). Старых людей хоронили обязательна «в свойском», молодых, как это стало обычным с конца XIX в.,- в одежде из покупного материала; старух хоронили в поневах - обычай, державшийся еще и в первые годы советской власти. Одежда «на смерть» подготовлялась каждым при его жизни. Если умирала девушка или парень, им на голову и грудь клали бумажные цветы.

Покойника клали в передний угол на скамьях, головой к иконам. Скамьи застилали дерюжкой и сверх нее холстиной. Накрывали старика покойника «свойским» холстом, молодого - миткалем. Всю ночь над покойником старые люди или монашки читали псалтырь. Лежал покойник в доме более суток. Если хоронили с обедней, то выносили в церковь утром, а если без обедни - к вечеру прямо на кладбище. Часа за два перед выносом покойника клали в гроб. Внутри гроба постилалась холстина. Делали гроб и копали могилу родственники. На выносе обязательно присутствовал священник.

После краткой панихиды гроб выносили на полотенцах. За воротами гроб устанавливали на скамейку, и священник служил краткую литию. Родственники и соседи, те, кто не шли на кладбище, прощались с покойником. На кладбище обычно ходили лишь самые близкие родственники. Женщины «кричали» (причитали) по покойнику. Гроб несли открытым на руках; если было трудно, ставили его на телегу. По дороге к церкви (или к кладбищу) процессия несколько раз останавливалась, и священник служил литию. У могилы священник служил панихиду. Родственники прощались с умершим, гроб забивали и опускали в могилу, каждый при этом бросал горсть земли. На могиле обязательно ставили крест, после чего еще раз служили панихиду.

По возвращении домой устраивались поминки. Сначала угощали священника, а после его ухода за стол усаживали всех собравшихся. Гостей набиралось на два-три стола. За первый стол усаживали тех, кто был ближе по родству. Поминки начинались с вина, а затем шли обычные щи, сухое мясо, блинчики, оладьи, молочная лапша (крутая), в заключение подавалась молочная пшенная каша (в пост - каша с конопляным маслом). По окончании еды молились и, пропев «вечную память» и «со святыми упокой», расходились по домам.

На девятый, двадцатый и сороковой день поминали умершего. Сначала читали псалтырь, после чего устраивали ужин. Поминали всю ночь до утра. В сороковой день ходили на кладбище. Отмечали также полгода и годовщину смерти. На этом поминки кончались.

Умерших поминали и в «помянущие» (т. е. в специально установленные церковью) дни 39 . Поминали умерших в Вирятине следующим образом: накануне, т. е. в пятницу вечером, каждая семья посылала одного своего члена (старушку или девочку) с поминальной запиской и специально выпеченным пирогом в церковь на общую панихиду. На другое утро справлялись «поминки»: пекли блины, и одна из женщин или девочка несла их в церковь. Отстояв панихиду, присутствовавшие в церкви отправлялись на кладбище, и там каждый на могиле своего родственника расстилал полотенце и клал блины. Священник с причтом обходил весь погост. Блины (и небольшое денежное вознаграждение) отдавались церковному причту, часть блинов крошили на могилах, остальными родственницы тут же на кладбище менялись между собой. Дома каждый из членов семьи обязательно съедал по кусочку от принесенных с кладбища блинов, приобщаясь таким образом к поминовению умерших. Некоторые детали этого общественного поминовения покойников («родителей») указывают на ряд пережиточных моментов древнего культа предков. В этом отношении особенно интересны поминальные обычаи субботы перед масленой. Утром этого дня каждая хозяйка первый испеченный ею блин клала на полотенце или на блюдо под иконы - «для родителей». Когда начинали есть блины, то поминали «родителей»-всех родичей. Это переплетение христианских представлений о смерти, о загробной жизни, с еще более древними свидетельствует о необычайной живучести обрядовых традиций в отношении умерших.

Изложенный материал позволяет вскрыть глубокие процессы, происходившие в семейном быту крестьян села Вирятина до Великой Октябрьской революции. Несмотря на то, что скрепленный традициями и религиозными воззрениями застойный быт крестьянской семьи эволюционировал крайне медленно, уже в начале XX в. в Вирятине начинали появляться семьи, значительно отличавшиеся по своему культурному уровню от окружающих. Это были отнюдь не кулацкие семьи, которые хотя и отличались по уровню материальной жизни от общей крестьянской массы, но по культурному облику и формам быта не только не выделялись из общей среды, но, более того, были наиболее консервативны и отсталы. Формирование новых черт семейного быта стояло в непосредственной связи с прогрессивным влиянием города и промышленных центров, и потому наиболее передовыми в Вирятине были семьи крестьян-отходников.

Особенно выделялись в селе семьи братьев Нагорновых, по общему, отзыву вирятинцев оказавшие большое культурное воздействие на своих односельчан. По профессии это были столяры-краснодеревщики (отцы и деды их также занимались этим ремеслом), каждый год уходившие в крупные города: Москву, Ростов-на-Дону и др. Из семьи Нагорновых. вышли потом первые представители вирятинской интеллигенции.

Один из братьев, Василий Кузьмич Нагорнов, был человеком начитанным, выписывал сочинения Л. Н. Толстого, Н. А. Некрасова, получал газету. Он постоянно общался с односельчанами, у него бывали гости, с которыми он беседовал на политические темы. Эта черта была совершенно новой для Вирятина, где даже простое хождение в гости не было принято.

Семья Нагорновых жила на заработки от ремесла; имевшийся в хозяйстве надел земли на одну душу сдавали в аренду. Лошадь держали только для подвозки дров и корма домашней скотине. В этой семье не пряли, и. молодое поколение одевалось по-городскому.

Вся домашняя жизнь Нагорновых была поставлена на городской лад. Эта находило выражение во внутреннем убранстве дома, в пище, одежде. Совсем городской вид имела горница в этом доме: стол был всегда покрыт скатертью, подле стола стояло мягкое кресло, на котором любил сидеть, за чтением хозяин дома; кроме неподвижных лавок, имелись стулья, в углу стоял платяной шкаф, на окнах висели занавески; стены были украшены не аляповатыми лубочными картинками, как было принято в богатых семьях села, а картинами, писанными масляными красками и в остекленных рамах.

По сравнению с окружающим иной характер носило и питание семьи. Городские вкусы хозяев проявлялись в чаепитии, употреблении мяса не только в вареном (как это принято в Вирятине и до сих пор), но и в жареном и тушеном виде. Новшеством для села были пироги, выпекавшиеся в этом доме: они были с начинкой (с рисом, яйцами, изюмом и пр.), чего вирятинцы не делали. Пища для маленьких детей готовилась особая, и даже в посты, когда вся семья строго постилась, для детей готовили молочные блюда. В этом сказывался уже некоторый отход от соблюдения религиозных традиций, что не мешало, однако, женщинам этой семьи придерживаться многих суеверий и предрассудков. Того же культурного уровня была семья и второго брата - Андрея Кузьмича Нагорнова.

К числу семей, значительно выделявшихся некоторыми чертами своего быта, принадлежали также отдельные семьи шахтеров-отходников. Такова была, например, семья Даниила Макаровича Жданова. На шахты он стал ходить с четырнадцати лет. Он был большим любителем чтения и, возвращаясь с рудников, всегда привозил в село книги. У него имелась и политическая литература, в том числе и некоторые работы В. И. Ленина (к сожалению, не удалось установить названий этих работ). Все свободное время, к большому негодованию своей жены, Жданов отдавал чтению. Он был атеистом, и сыну, родившемуся в 1918 г., дал имя Лев - в честь Л. Н. Толстого. Однако личные воззрения Жданова мало влияли на домашний быт семьи.

Коренная ломка семейных устоев, выработка новых форм домашнего быта, подъем общего культурного уровня вирятинских семей произошли, лишь после победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Примечания:

1 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1953, п. 245, стр. 6; ТО - 1954, п. 275, стр. 128.

2 Чрезвычайно показательна в этом отношении родословная зажиточной семьи Макаровых-Ионкиных, восстановленная М. И. Ждановой (урожденной Макаровой) по воспоминаниям ее бабушки, Анны Степановны, 1819 г. рождения, вошедшей в семью Макаровых в 1837 г. и в ее полном составе (пятеро женатых братьев, при стариках родителях) прожившей в ней до 1868-1869 г. (см. Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п.275, стр. 125-127); такова же родословная Г. П. Дьякова.

3 ГАТО, ф. 67, ед. хр. 29, л. 123, 124; ед. хр. 155, л. 187-189.

4 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 12.

5 Даже при топке бани, когда вода требовалась в большом количестве, таскали воду женщины.

6 «Я возрастала - серб, серо, серб!»,- вспоминает о своем детстве У. И. Калмыкова. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 232.)

7 Как вспоминают старики, дед (глава семьи) держал в руках хворостину и ударял каждого провинившегося за громкий смех, разговоры и т. д.

8 Раздел о пище написан М. Н. Шмелевой.

9 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1953, п. 281, стр. 14

10 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1952, п. 245/1, стр. 109 и 113.

11 Там же, - 1954, п. 275, стр. 171, 231.

12 Материал об этом см. в папке «Дел по прошению крестьян о семейных разделах» за 1913 г. (по Моршанскому уезду), хранящейся в ГАТО.

13 Наиболее типичным и частым было получение наследства сиротами-детьми. По обычному праву вдова, вышедшая замуж вторично, теряла право на имущество покойного мужа (избу, дворовые постройки, скотину), которое продавалось, и вырученные деньги распределялись между сиротами-детьми до их совершеннолетия. Для этого сельское общество выбирало на сходе опекуна из родственников «посамостоятельней», а если такового не было, то и чужого опытного человека. Полученные по наследству деньги являлись личной собственностью девушки, и по выходе замуж она тратила их по собственному усмотрению. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО- 1954, п. 275, стр. 18-19.)

14 Того же порядка в основном придерживались и в кулацких семьях. Отсюда взаимоотношения между снохами и родителями мужа принимали в кулацкой среде зачастую особенно обостренный характер.

15 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 254, стр. 24.

16 Как указывают женщины, одним из частых поводов к недружелюбию свекра бывал отказ снохи сожительствовать с ним.

17 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 254, стр. 46.

18 Там же, ТО - 1953, п. 245/3, стр. 36.

19 Так, сестра Е.А.Дьякова вышла замуж в семью, где отец мужа был ему не родной. У отчима имелись собственные дети и положение пасынка было тяжелым; он жил почти на положении батрака. Тогда родители Е.А. посоветовали дочери и зяти перейти к ним и жить у них пока они не отстрояться и не обзаведутся собственным хозяйством. Совместная жизнь семьи протекала на следующих условиях. Питались вместе, но счет вели отдельный. Жили из расчета - один пуд зерна в месяц на человека. Со скотиной считались просто: с зятьева поля бралась солома и отдавалась в семью, так как они ели молоко от коровы, принадлежавшей родителям. У зятя земли было на две души. Лошади у него не было, убирала его землю семья. Это расценивалось примерно в 35-40 руб., но, поскольку зять с женой участвовали в полевых работах, считали и их работу. По зимам зять уходил на шахты, присылаемые деньги копились на постройку дома. Расходы на обувь, одежду, уплату налогов шли из заработка молодой пары.

20 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954. п. 275, стр. 233, 235.

21 Е. С. Фомина рассказывает: «Ныне сами (жених и невеста договариваются), а меня просватали. Я кричала. Он меня не знает, и я его не знаю. Он был моложе меня на четыре года. Родители решили женить его, так как были престарелые и боялись, что помрут, а братья его не женят» (Архив ИЭ АН СССР. ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 199). О том же свидетельствует и С. С. Калмыков. В Вирятине до сих пор рассказывают о том, как на свадьбах подменяли невест. Такой случай произошел и с крестьянином Дьяковым, который лишь в церкви обнаружил, что ему подменили невесту. Но Дьяков не посмел отказаться от нее, боясь гнева родителей. Так и прожил он всю жизнь с «немилой» женой и бил ее смертным боем. (Архив ИЭ АН СССР. ф. РЭ, ТО - 1954, п. 254.)

22 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 108.

23 См. «Материалы по свадьбе и семейно-родовому строю народов СССР». JI., 1926, стр. 36, 37. Наличие кладки со стороны жениха, в то время как приданое невесты специально не оговаривалось, характерно и для воронежского свадебного обряда, во всех других моментах близком к тамбовскому. (См. Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1952, п. 236/1. Материалы, собранные в селе Старая Чигла Анненского района Воронежской области).

24 Некоторые старики утверждают, что веник делался для того, чтобы «вымести невесту из дома, чтобы ода назад не оглядывалась, хорошо ужилась в новом доме и не вернулась домой к отцу». На третий день свадьбы молодая должна была подмести этим веником пол в доме мужа.

25 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 282, стр. 55. Это чрезвычайно любопытное и ценное по своей редкости свидетельство о существовании вопленниц в южнорусских районах.

26 Дружком и свахой бывали обычно крестные отец и мать жениха; если обоих или одного из них не было в живых, то по указанию женихова отца выбирался соответствующий человек, который в дальнейшем и руководил свадебным церемониалом.

27 По семейным преданиям, при крепостном праве свадьбу играли только в Михайлов день, т. е. раз в год. (Сообщение Е. А. Дьякова).

28 Е. С. Фомина, выходившая замуж в 1888 г., так рассказывает об этом: «Молодых (по приезде в дом свекра) посадили вперед за передний стол: дружко подносил по стакану. Потом жениха с невестой под торпище постановили (стол поставили и торпищем занавесили). Мы за торпищем семя грызли и гуторили. Все три дня мы под торпшцем сидели. Кругом все гуляли. Отсюда нас выводили к переднему столу золотить». Обычай отвода под торпище был характерен для свадебного обряда крепостной эпохи. (См. запись М. Н. Шмелевой от М. И. Ждановой, знавшей об этом со слов бабки, выходившей замуж в 1837 г.; Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 282, стр. 55.)

29 Мы основываемся на описаниях свадеб 1888,1904 и 1911 гг. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 199-202, 235-239 и 24-36.)

30 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 110.

31 Обычай отвода молодых под торпище, потерявший свой первоначальный смысл, отпал еще раньше. Отпали также обычаи с мялкой, подметанием молодой пола и прочие, что считалось уже молодежью излишним.

32 К годовым праздникам относили в Вирятине рождество, Новый год, крещенье, масленицу, благовещенье, вербное воскресенье, пасху, вознесенье, троицу.

33 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 97.

34 Интересно отметить, что обычай этот держался и в советское время, вплоть до коллективизации.

35 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1953, п. 246/3, стр. 30 и 46. Приходилось слышать, что в некоторых семьях, малочисленных по составу, где основное хозяйство вела свекровь, роженица до сорока дней не принималась за тяжелые домашние работы. (Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО - 1954, п. 275, стр. 38).

36 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ ТО - 1953, п. 246/3, стр. 46.

37 Архив ИЭ АН СССР, ф. РЭ, ТО-1953, л. 246/3, стр. 47.

38 Там же, 1954, п. 275, стр. 231.

39 Таковыми были: дмитровская суббота, последняя суббота перед масленой; суббота на второй неделе великого поста; вторник на фоминой неделе («радуница») я суббота перед троицыным днем.

Сегодня многодетная семья, скорее, исключение, а в дореволюционной России большинство семей были многодетными. Наши бабушки и прабабушки воспитывали, как правило, не менее троих (а то и пятерых) детей. Правда, до взрослого возраста доживали далеко не все. Причин у феномена многодетности было несколько, и пресловутая неспособность к семейному планированию здесь ни при чём.

Экономическая причина многодетности

Климатические условия накладывали свой отпечаток на семейное благополучие крестьянской семьи. Одной семье было достаточно тяжело содержать престарелых родителей, поскольку имея 2.5 десятины, по данным князя Щербакова, средняя семья жила впроголодь. Поэтому родители могли быть уверены в гарантированном куске хлеба в старости только в том случае, если поднимали на ноги несколько детей – будущим своих кормильцев.

Бог дает детей – даст и на детей

В те времена средняя продолжительности жизни была небольшой, а поэтому девушка могла выйти замуж в 13 лет, а юноша имел право жениться в 15 лет. Такие ограничения устанавливала с XVIII века «Кормчая книга» - свод церковных правил.

Не стоит преувеличивать религиозные каноны, связанные с рождением детей, но в ту пору считалось, что «грешно пытаться решать за Бога кому появляться на свет». Именно этим правилом и руководствовались в русских семьях до революции.

Сыновья и дочери

Если первым ребёнком в семье была дочь, отец относился к ней равнодушно, а дома об этом говорили с сожалением. Разве бабушка прибавит: «ничего, нянька будет». А молодого отца, у которого родилась дочь-первенец, другие мужики на деревне имели право поколотить – «зачем девку родил». Бывало, что перепадало молодому отцу здорово, а он молчал, терпел, а потому, что «так издавна водится».

Основа семейного воспитания – материнство

Сегодня интересно читать «Записки русского крестьянина», в которых уроженец села Карачун Задонского уезда Воронежской губернии Столяров рассказывает о роли матери в крестьянской семье. По его словам именно мать решала все бытовые проблемы детей, в том числе и продуктовое планирование и изготовление одежды. Да и авторитета в русских семьях у матери было не меньше, чем у отца.

«Было удивительно видеть, как дети жались к своей измученной матери, - писала в своих мемуарах врач Давыдова. – И она никого не забывала, каждого гладила по голове, даже старшего почти взрослого сына, который располагался чуть поодаль от стайки девочек и мальчиков. Чем младше был ребенок, тем ближе он сидел к маме. И это правило никем не оспаривалось».

Дед да бабка

Не стоит забывать, что родители в крестьянских семьях практически всегда работали. Даже беременная женщина делала всю домашнюю работу – молотила, полола, сажала и капала картошку вплоть до самых родов. «Иныя родят в поле, иныя в тряской телеге (почувствовав приближение родов иныя бабы торопятся доехать домой). Иная баба, при начавшихся родовых схватках, бежит домой, «как овченка» - писали этнографы того времени.

История Диляра Латышина в книге «История педагогики» пишет: «В деревнях часто можно было встретить на улице едва ступающего босыми ножками ребенка в одной коротенькой рубашонке. С корочкой хлеба в руке расхаживал он под окном избы, около которого сидела с работой мать, изредка на него поглядывая ».

Поэтому велика в воспитании детей была роль бабушек и дедушек, которые не только присматривали за детьми, но и передавали им полезные знания. Часто происходило это через сказки, в которых шла речь об опасностях, подстерегающих в лесах и реках. Страх перед водяным, серым волком или другими «злыми героями» являлся своеобразным психологическим тормозом для вездесущего деревенского мальчишки, зачастую представленного самому себе. Зато с лет 10 его можно было встретить одного в лесу, в поле, он ходил в соседнее село и возвращался иногда поздно ночью без всякого страха.

В продолжение темы ещё 20 фотографий начала XX века, на которых запечатлены .

На протяжении веков крестьянская семья являлась хранительницей народных традиций .
Верной себе оставалась она и в вопросах воспитания .

Русская крестьянская семья - уникальный «организм», где детей воспитывали без посторонней помощи, опираясь на неписаный свод законов - простых и удивительно мудрых. Так и шел этот процесс из века в век и из села в село, разве что с небольшими расхождениями.

Детство

В типичной крестьянской семье детей рождалось много, но, к сожалению, они нередко умирали от болезней в первые годы жизни. Очередной ребенок означал появление потенциального помощника в трудах, но родители с одинаковым смирением воспринимали и рождение, и смерть младенцев.
Это не значит, что детей не любили - матери, безусловно, испытывали к своим чадам самые нежные чувства, но жизненные реалии заставляли людей обрастать психологической броней.

Новорожденного клали в зыбку - плетеную люльку, подвешенную к потолку, где он и спал, пока не вставал на ножки. Уход за ним был необременительным: во-первых, потому что мать часто была занята работой, а во-вторых, потому что ее представления об уходе за младенцем были не такими как сегодня.

Фотобанк ЛориДоктор медицины Г. Попов в книге «Русская народно-бытовая медицина» описывал их так: «Крестьянки считают, что ребенка достаточно перевернуть в сутки раза два-три, чтобы он не промок. С этой целью под младенца подкладывают кучу тряпок».

Научившись ходить, карапуз передвигался по избе, преимущественно в одной короткой рубашонке, занимая себя разными подручными предметами. Присматривать за ним могли бабушка с дедушкой или кто-то из старших детей. В холодное время года малыш обычно находился в помещении, так как с зимней одеждой для малышей в то время было туговато, а в теплое - выходил на улицу, где бегал по земле босиком опять-таки под присмотром юных нянек, которым могло быть около четырех-пяти лет.

Основу детского питания составляло материнское молоко. Если же молока у матери не было, малышу находили кормилицу или поили его козьим, в качестве бутылочки используя рог с надетым на него соском коровьего вымени. Вместо соски у крестьянского ребенка была «жевка» - тряпица с завернутым в нее жеваным мякишем хлеба. Примерно в полгода кроха получал прикорм в виде молочной гречневой каши, а в год пробовал похлебку.

В три года малыш уже ел то же, что и старшие члены его семьи, спал вместе с другими детьми на полатях и вел вполне самостоятельную жизнь. С раннего утра до поздней ночи он мог играть на улице, будучи предоставленным самому себе. Подрастая, девочки играли в тряпичные или соломенные куклы, которые сами себе и изготовляли, а мальчики - в мяч или в «лошадку», в роли которой выступала обычная палка. По мере взросления у разнополых детей становилось все меньше общих занятий, игры четко подразделялись на «мальчишечьи» и «девчоночьи».

Отрочество

В свой седьмой день рождения ребенок становился отроком или отроковицей. В честь этого события ему выдавались порты (штаны) или длинная девичья рубаха. Детей активно привлекали к труду - разумеется, с учетом возрастных особенностей: работу давали по силам, постепенно увеличивая нагрузку, а в свободное время позволяли гулять.

Поручения раздавали без лишних церемоний - в приказном тоне, но перечить в ответ никому из отроков в голову не приходило. Авторитет отца был непререкаем и подчеркнуто поддерживался матерью.

С десяти лет мальчики под наблюдением взрослых уже боронили поле, с двенадцати - пахали, а в четырнадцать - наравне с отцами участвовали в любых полевых работах. В том, чтобы запрячь лошадь или выпасти скот, они также не видели ничего сверхъестественного. Девочек лет с одиннадцати сажали за прялку, с тринадцати - обучали шитью и вышиванию, в четырнадцать поручали вымачивать холсты. Одновременно с этим юные хозяйки учились доить коров, печь хлеб и делать все, что было необходимо в крестьянском быту.

Кроме трудового воспитания, отроки и отроковицы впитывали в себя и понятия о крестьянской морали. Детей учили почтению к родителям и старшим, милосердию к нищим и убогим, благоговению перед трудом добытым хлебом, преподавали им основы веры, внушали понятие греха.

Юность

В юношах и девушках поощрялись целомудрие и стыд, которые наряду с честью и совестью признавались важнейшими категориями нравственности. По этой причине половым воспитанием подростков не занимались, вести с ними разговоры на подобные темы было не принято. Кстати, дети, выросшие рядом с домашними животными, о физиологии отношений между полами имели весьма четкие представления.

Между стыдливостью и ее отсутствием существовала очень тонкая и заметная лишь самим крестьянам грань. Так, многие родители не препятствовали посещению молодыми людьми так называемых вечерних «посиделок», где юноши и девушки присматривались друг к другу. Близкие отношения до брака осуждались строжайшим образом, но благоразумные девицы и парни и сами в них не были заинтересованы, так как боялись Божьего гнева и общественного мнения. Если девица сама проявляла инициативу в отношениях, это также подвергалось осуждению.

Девушки, имеющие безупречную репутацию, пользовались в селе большим уважением - они занимали почетные места на посиделках, их первыми выбирали в хоровод и в невесты присматривали в первую очередь. Конечно, если они обладали и другими необходимыми для замужества качествами: послушанием, трудолюбием, уважительным отношением к людям, а также физической выносливостью.

Браки в крестьянской среде были ранними. В XVIII веке вполне подходящим для семейной жизни считался возраст 14-15 лет. С середины XIX века в законный брак могли вступать юноши с 18 лет, а девушки - с 16 лет. Крестьянских девиц зачастую отдавали замуж без их согласия, да и мнением юных женихов тоже не всегда интересовались. Зато дети придавали родительскому благословению огромное значение.

Образование

Вплоть до XVIII века у крестьян было мало шансов на образование. Даже в период правления Петра I, когда повсюду открывались новые школы, крестьянским детям вход в них был закрыт. Лишь некоторым из ребятишек удавалось попасть в так называемые архиерейские школы, которые устраивались под надзором архиереев при их домах.

Ситуация стала меняться после издания в 1804 году указа «Об учебных заведениях», согласно которому все школы объявлялись бессословными, доступными и бесплатными (хотя детей крепостных в них, по-прежнему, не принимали). Для них широкое распространение получили церковно-приходские школы. По инициативе самих селян стали появляться и «школы грамотности», которые могли быть организованы прямо в какой-нибудь крестьянской избе при помощи учителя из «захожих грамотеев». Свою лепту в повышение народной грамотности вносили и многие помещики.

После Октябрьской революции всевозможные школы, училища и гимназии были преобразованы в единую трудовую школу. Тогда же образ жизни крестьян стал утрачивать свою самобытность.

Крестьянская семья имела немало особенностей. Прежде всего, это был коллектив совместно хозяйствующих людей, и эта черта многое определяла в семейных отношениях.

Крестьянская семья имела немало особенностей. Прежде всего, это был коллектив совместно хозяйствующих людей, и эта черта многое определяла в семейных отношениях.

Многое, но далеко не все. Крестьяне проявляли глубочайшие супружеские и родительские чувства. Казалось бы, здесь и доказывать нечего. Лирика русского фольклора, отразившая богатейшую гамму сильных и тонких чувств, достаточно хорошо известна. Однако об отношениях в крестьянской среде сказано в литературе немало худого. Как правило, поверхностные наблюдатели выхватывали из общей спокойной и ясной картины мрачные, совсем не типичные случаи и на их основе делали далеко идущие выводы. Основание для таких темных красок, как отмечала современный исследователь крестьянской семьи XVIII-XIX веков Н. А. Миненко, давали «немногие судебно-следственные дела, попадавшие в руки авторов, а иногда, кроме того, собственное предубеждение и поверхностное знакомство с крестьянским бытом». Разумеется, если исходить из судебных материалов, можно очернить жизнь любого социального слоя любой эпохи. Но, к счастью, историки и этнографы располагают и другими документальными материалами.

«Премноголюбезной и предражайшей моей сожительнице и чести нашей хранительнице, и здравия нашего пресугубой покровительнице, и всеизрядной по фамилии общей нашей угодительнице и дома нашего все-честнейшей правительнице Анне Васильевне, посылаю вам свой всенижайший поклон и слезное челобитие и с чистосердечным нашим к вам почтением, желаем вам многолетнего здравия и душевного спасения <...> прошу вас, как можно, писать, всепрелюбезная наша сожительница, о своем здравии»- так писал в 1797 году своей жене крестьянин Западной Сибири Иван Худяков.

Стиль у Ивана книжный, витиеватый. Его земляк крестьянин Егор Тропин выразил те же чувства проще. Когда его взяли на обязательные горнозаводские работы, он бежал оттуда в родное селение, «с намерением повидаться с женой». Повидавшись с женой, Тропин пришел к волостным властям, чтобы заявить о своем поступке: самовольно уходил, «не стерпя необыкновенной тоски», которая «напала на него» в разлуке с женою (Миненко-1979, 123-124, 137-138).

Н. А. Иваницкий, собравший в последней четверти прошлого века обширнейший и достоверный материал о быте крестьянства Вологодской губернии, считал мнение о неразвитости чувств в крестьянской среде «совершенно ложным». Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть любой из многочисленных сборников песен, бытующих и сочиненных в крестьянской среде, а в этом сборнике в особенности - отдел любовных песен. «Всякий беспристрастный человек,- писал Иваницкий,- скажет, что такие прекрасные песни могли вылиться только из сердца, преисполненного искренней любовью. Есть любовные песни, отличающиеся такою нежностью и глубиною чувства и до того безукоризненные по форме, что в самом деле как-то не верится, чтобы их могли сложить безграмотные деревенские девушки, не имеющие ни малейшего понятия о стихосложении, между тем известно достоверно, что девушки-то и есть сочинительницы; парни - стихотворцы несравненно реже».

По словам Иваницкого, сам народ признает в любви серьезное чувство, с которым нельзя шутить. На основании пословиц и разговоров с крестьянами он утверждал, что для них «чувство любви - главный стимул, заставляющий человека трудиться и заботиться о приобретении собственности в виду будущего блага своей семьи»; «сердечные отношения между мужем и женой сохраняются до конца жизни» (Иваницкий, 57-58).

Из источников четко виден крестьянский взгляд на семью, как на важнейшее и непременное условие жизни каждого крестьянина. Он выражен в челобитных по разным вопросам, в которых ссылаются в обоснование своей просьбы на необходимость завести семью, обеспечить семью и т. п.; в приговорах сходов, касающихся семейных дел и взаимоотношений молодежи; в мирских решениях, содержащих индивидуальные характеристики (при назначении опекунов, выборе старост, выдаче покормежных паспортов и пр.).

«Неженатый не считается у нас настоящим крестьянином,- писали из Ильинской волости Ростовского уезда Ярославской губернии.- На него смотрят отчасти с сожалением, как на нечто нецельное, отчисти с презрением». Холостой образ жизни считался отклонением от нормы, странностью. Семья воспринималась как хозяйственная и нравственная основа правильного образа жизни. «Холостому быть хозяином общество запрещает»,- сообщалось в конце XIX века из Волховского уезда Орловской губернии.

Признание крестьянами роли семьи в материальном и нравственном благополучии человека, преемственности поколений отразилось в многочисленных пословицах, широко бытовавших по всей территории расселения русских: холостой - полчеловека; семейный горшок всегда кипит; семейная каша погуще кипит; в семье и каша гуще; семьей и горох молотить; семейное согласие всего дороже; как родители наши жили, так и нам жить велели; отцы наши не делали этого и нам не велели; отцы наши этого не знавали и нам не приказали; отца с сыном и сам царь не рассудит; муж жене отец, жена мужу венец; отцовским умом жить деткам, а отцовским добром не жить. (ГМЭ, 912, л. 28; 1806, л. 8 об.; Даль, II, 724, IV, 11, 173; Миненко, 1983, 87-88.)

Во главе крестьянской семьи стоял один человек - большак. Его положение как главы в нравственном, хозяйственном и даже административном отношении признавали все члены семьи, община и даже власти. Из таких глав каждой семьи, а следовательно, и хозяйственного двора, состояла сходка общины.

Большаком, как правило, становились по праву старшинства. Самый старший мужчина в семье мог передать свои права другому члену семьи.

Повсеместно было принято, чтобы большак управлял всем хозяйством, отвечал за благосостояние семьи. Он решал вопросы купли и продажи, ухода на заработки, распределения работ в семье. Разумный глава хозяйства обычно советовался по существенным вопросам со всей семьею или с кем-нибудь из старших. Вот как об этом рассказывали в 1897 году в Заднесельской волости Вологодчины: большак «поступает самостоятельно, но почти всегда советуется предварительно с некоторыми членами семьи, особенно в важных вопросах. С кем «посоветать» в данном случае - на воле большака, но, разумеется, преимущественно со старшими в семье».

Большак имел право, по крестьянским представлениям, выбранить и выговорить за леность, хозяйственные упущения или нравственные проступки. Корреспондент из Брянского уезда Орловской губернии писал, что хозяин обходится со своими домашними строго, повелительно, нередко принимает начальственный тон. Разумеется, многое зависело от характера главы и общего духа, сложившегося в семье.

С вечера большак распределял работы на следующий день, и распоряжения его подлежали неукоснительному исполнению. Существовала выработанная длительной практикой традиция распределения хозяйственных дел в русской семье по полу и возрасту. Но в каждой местности были свои особенности.

В Вельском уезде Вологодской губернии, например, во время посева в поле работали мужчины. Старший сын пахал, отец сеял, подросток боронил. Замужние женщины в это время сажали овощи, а девицы ткали. После окончания сева яровых и до начала сенокоса мужики готовили поля под озимые культуры, а женщины и девушки ходили в лес за берестой - заготавливали на продажу. При этом у девушек вырученные деньги шли себе на обновки, а у женщин - на общие семейные надобности.

Во время жатвы и сенокоса все объединялись. После жатвы мужчины обычно возили хлеб с полей, а женщины занимались уборкой овощей. На попечении девушек, как правило, была уборка льна. Во время молотьбы вся семья вставала в два часа ночи и к 10 часам утра заканчивала работу на гумне. Остальную часть дня мужчины использовали для поправки изгороди, либо заготовки смолья, либо шли на охоту. Женщины пряли лен и ухаживали за скотом.

Пряжа и уход за скотиной оставались женской работой и зимою.

Приготовление пищи было их заботой круглый год. Мужчины в зимнее время гнали смолу, заготавливали дрова, возили из лесу бревна, чинили сани, телеги и сбрую, плели корзины, охотились. Дети и подростки помогали и тем и другим.

В рассказе жителя Смоленщины того же времени (Дорогобужский уезд) распределение работ по полу и возрасту выглядит похоже, лишь с несколько иными подробностями. Мужчины корчевали пни, пахали, косили, возили дрова из лесу и пр. Женщины готовили пищу; ухаживали за птицей, свиньями, коровами; занимались огородом; стирали, шили, пряли, ткали; женской работой были также жатва, гребля сена, помощь при молотьбе и пр. Девушки участвовали в жатве, сгребании сена, возке снопов, бороновании; шили, пряли, ухаживали за малолетними. Подростки ездили с лошадьми в ночное, возили навоз, помогали бороновать, носили обед в поле, в страду ухаживали за малолетними детьми.

А. А. Лебедев из села Сугонова Калужского уезда отмечал, что четкого разграничения между мужскими и женскими работами у них нет. Например, косьба лугов и хлебов была мужской работой, но исполнялась и женщинами. Все же и он показал основное распределение занятий. Мужчины исправляли и заготавливали орудия труда; работали топором около дома; рубили и привозили лес, поправляли избу; обносили усадьбу тыном, перевозили и переносили тяжести; сеяли и пр. Женщины топили печи, доили коров, задавали корм скоту, ухаживали за птицей, присматривали за детьми (если не было подростков). Из сельскохозяйственных работ здесь женскими считались пахота, бороньба, жатва (серпом), вязка скошенных хлебов, дерганье льна и конопли, посадка картофеля, переворачивание сена, навивка навоза.

Традиционная схема распределения работ требовала, естественно, ежедневных конкретных решений в зависимости от сезона, погоды, реальных возможностей семьи и т. п. Этим занимался большак. Жизнь каждой семьи вносила немало поправок в общую традицию. В частности, временный уход на заработки мужчин приводил к тому, что многие мужские работы приходилось делать женщинам.

Распределение домашних работ между женской частью семьи производил не большак, а жена его - большуха (старшуха). Обычно это была мать и свекровь для остальных женщин. При вдовых большаках (деде, отце, дяде или брате) большухой бывала старшая невестка или незамужняя сестра большака, по его решению. Большуха вела все домашнее хозяйство, была как бы правой рукой большака, раздавала «наряд» на работы другим женщинам и конкретные указания по стряпне и другим делам, в случае нерадивости или неряшливости «выговаривала».

Вот как, например, распределялись домашние женские дела в середине XIX века в Воронежской губернии (деревни по левому берегу р. Воронеж). Поочередно женщины бывали «денщицами». Так называлась та женщина, которая в данный день выполняла все основные работы по дому: топила печь, готовила еду, «набирала на стол», мыла посуду, кормила кур и свиней, доила коров. Остальные женщины, как правило, ей не помогали - ведь им предстояло то же самое в свой черед. Хлеб женщины пекли поочередно, также и пироги к праздникам.

Но вот что примечательно. Вновь пришедшим в семью снохам свекровь предоставляла на год, а то и на два льготу: освобождала от обязанностей «денщицы», «отправляла за них сама день». Насколько реальная жизнь крестьянской семьи была сложнее и тоньше во взаимоотношениях, чем она выглядит в расхожих схемах!

Та из снох, которая прежде других вошла в семью, пользовалась правом «первозамужества», то есть некоторым старшинством, не зависевшим от возраста. Девушки в семье не имели своего очередного дня. До замужества девицы работали только «на себя», то есть пряли, ткали, шили, вышивали свое приданое и свою девичью одежду. Либо делали что-либо на продажу с той же целью: купить ткань, одежду, обувь, украшения или отделку.

Если дочь оставалась навсегда в девушках, она в родном доме имела преимущество перед невестками, становилась второю хозяйкою после матери. Но после кончины отца и матери становилась, по обычаю, в один ряд с невестками, бывала денщицею и «работала на семью», а не на себя лично. Положение ее в семье тогда становилось таким же, как у одинокого мужчины.

Рассказав обо всех этих обычаях «усманцев», как он их называет, то есть крестьян современного Ново-Усманского района Воронежской области, священник села Тамлык Николай Скрябин заключил: «Споров, вражды и драк между женщинами в семье не бывает» (АГО - 9, 66, л. 18-20; ГМЭ, ПО, л. 1-2; 516, л. 15; 1564, л. 10; ЦГИА, 381, 1475, л. И, 70).

Опрятность в доме была на ответственности хозяйки. Если она не очень была обременена малыми детьми, то даже в жилой избе (крестьянский дом обычно делился на избу и горницу) пол всегда был чистым. Но особенно следили за чистотой в горнице. Мыли и скоблили пол, лавки, стол, а перед праздниками - и стены.

На большаке и болышухе лежали определенные молитвенные обязанности. Так, хозяин читал молитву перед общей едой. Общие женские работы начинали выполнять только после молитвы большухи. Старшая из женщин крестила оставляемую на ночь воду и всю пищу (ИЭ, 355, л. 41 об.; ГМЭ, 980, л. 3; АГО -61, 12, л. 16).

Как правило, большаком становился старший мужчина в доме, но если он плохо справлялся с обязанностями главы хозяйства, обычай разрешал семье его сменить. Ведь любое, даже скромное, крестьянское хозяйство требовало внимания, сообразительности, знаний. О смене большака при определенных обстоятельствах сообщают из разных губерний.

Из Вологодской губернии (Заднесельская волость) писали, что большак может быть смещен «по общему согласию семенников», то есть членов семьи. О селе Давшине Пошехонского уезда Ярославской губернии по этому поводу было написано в 1849 году следующее характерное замечание: «Каждое сложное семейство повинуется одному хозяину (по-здешнему - большаку), а женщины, кроме хозяина, еще и хозяйке (старшей из них - большухе). Все в семействе твердо знают и опытом научены, что для счастья семейства необходимо, чтобы все повиновались одному старшему, умнейшему и опытнейшему в семействе, от которого бы зависели все хозяйственные распоряжения. Поэтому где нет отца, там с общего согласия членов семейства выбираются в большаки или дядя, или один из братьев, смотря по разуму, опытности и расторопности, так. что иногда младший летами берет преимущество над старшими, без обиды для них. То же должно заметить и о женщинах».

Аналогичное утверждение находим и о русских крестьянах Алтая. «Если семья недовольна своим большаком, если последний запивает горькую, если он «испорчен» и ведет хозяйство нерадиво - семья собственным коллективным усмотрением ставит на его место кого-либо другого из своих членов, а в случае спора прибегает к миру, который негодного большака сменяет».

Если семья не могла сама решить вопрос о смене большака (в силу ли его упорства или несогласия между «семенниками»), в дело вступал мир. В Тульском уезде в 70-х годах XIX века отмечено назначение самим «обществом» нового большака в семье в случае неисправности отправления старым обязанностей перед миром. По Новгородской губернии описано право общины назначать большака при нерачительности прежнего хозяина. В ответах жителей Владимирской губернии также указано, что мир мог лишить большака его прав за пьянство, расточительность либо нерадивость; сход делал это по совместному ходатайству членов семьи. Иногда большака отставлял волостной суд. В целом обиженные большаком или большухой могли найти защиту у мира и волостного суда (ЦГИА -381, 1475, л. 11; ГМЭ, 51, л. 2; Архангельский, 47; Чудновский - 1894, л. 60-, 65; Годичное заседание, 32; Михаленко, 296).

Итак, большак - глава семьи, старший мужчина, но если он плохо ведет хозяйство, то лишается этого права: сама семья либо община смещают его. Крестьянское общественное сознание признавало наследственного главу - но лишь до тех пор, пока он годился на эту роль. Соответственно, как мы увидим ниже, крестьяне не относились безоговорочно и к наследственным правам монарха. Семейная жизнь крестьян, семья, как основная хозяйственная ячейка, не дают оснований видеть корни современной социальной пассивности в «патриархальщине» старой деревни.

Крестьянская приверженность к сохранению нерушимым права «двора», семьи в целом, на владение всем хозяйством встречала осуждение некоторых авторов в дореволюционных журналах, да и современные историки подчас трактуют это как феодальный пережиток, отсталость, помеху капиталистическому развитию. Но если внимательнее присмотреться к крестьянской жизни и задуматься о проблемах деревни в свете пройденного позднее пути, то оказывается, что в этой крестьянской позиции было много разумного, обеспечивающего устойчивость «двора» как первичной и основной хозяйственной единицы. При таком взгляде мифическая «отсталость» оборачивается ценным социальным опытом, учитывающим национальные, природные и прочие особенности.

Общие разделы хозяйства, выделение отдельных сыновей, пожелавших жить самостоятельно - это было возможно по обычному праву и делалось по решению самой семьи либо общины (в случае конфликта в семье). Но разрешать выделять долю хозяйства для продажи, то есть давать возможность разорить двор тем членам семьи, которые не хотят хозяйствовать в деревне, нашли для себя заработки в городе, этого крестьянство не хотело. Однако интересы и таких членов семьи разумно учитывались. Им выделялась, как правило, денежная сумма в компенсацию принадлежавшей им, по крестьянским представлениям, доли в хозяйстве.

С. Л. Чудновский, наблюдавший жизнь русской деревни на Алтае в 80-х годах прошлого века, писал: «Обыкновенно родитель при выделе уходящему из дому соображается со степенью его участия в приобретении семейного имущества, а отчасти и личным своим расположением к выделяющемуся. Мир почти никогда не вмешивается в это дело, разве если отец или заменяющий его большак сами того пожелают».

Из всех родственников самыми большими правами на обеспечение, по крестьянскому обычному праву, обладали престарелые или больные родители. Их непременно обеспечивали, независимо от того, оставались ли они в доме сына, ставшего самостоятельным хозяином, или жили отдельно.

Особые права на имущество в крестьянском дворе имели женщины. Это расходится с обычными представлениями о том, что женщина была бесправной в имущественных вопросах. На самом деле крестьянское обычное право предусматривало здесь многообразные возможности. Повсеместно у русских крестьян существовал обычай, согласно которому отец должен был обеспечить дочерей приданым. Эта норма и в писаном государственном праве, и в народном обычном праве была одинаковой. Если отец умер, приданое должны были дать братья. Как правило, в приданое давали движимое имущество: выделение приданого не должно было нарушить основы хозяйства. Имущество, полученное в приданое, оставалось в известной степени в личном распоряжении жены в доме мужа. Степень ее независимости в этом отношении имела различия - местные, а также по видам собственности. На Урале, например, личной (не общесемейной) собственностью женщин считался доход от той части земли, которую семья арендовала на деньги, принесенные в приданое. Там же было принято выделять женщинам огородные грядки, доход от которых поступал в их личное распоряжение. Если в приданое даны были овцы, то доход от продажи шерсти с них также принадлежал лично женщине. У уральских русских крестьян вообще скот, принесенный в приданое, считался собственностью невестки, а приплод от него принадлежал всей семье. В личную собственность повсеместно выделяли женщинам доходы от посевов льна.

Вдовам, как мы отмечали выше, община нередко выделяла землю даже без обязательства платить подати. Мир особенно защищал обеспечение вдовы, оставшейся с малолетним сыном, видя в нем будущего хозяина. Вот, например, в крепостной еще деревне Ярославщины (80-е годы

XVIII в.) сноха Маремьяна Яковлева ушла с сыном из дома свекра. По утвержденному миром договору свекор выделил ей и внуку часть надельной и часть купленной земли и, кроме того, долю хлеба, одежды и двух коров. Такие решения были нередки.

Если у овдовевшей снохи была дочь, а не сын, то земля им, как правило, не выделялась, но существование должно было быть обеспечено. Та же община, которая наделила землей Маремьяну Яковлеву, в начале

XIX века постановила: свекор должен сноху-вдову, оставшуюся с малолетней дочерью, обеспечить «кельей» (то есть отдельным домиком), коровой и девятью четвертями зерна. В другом случае тот же мир обязал крестьянина Михаила Емелина содержать сноху с дочерью, а если они захотят жить отдельно, выдать им 300 рублей на строительство «кельи».

Девиц, которые не вышли замуж, а хотели жить самостоятельно, семья должна была обеспечить жилищем и долей движимого имущества. Это делалось независимо от того, в каком родстве они состояли с большаком: были ли они дочерьми, сестрами, тетками, свояченицами, снохами и пр. «В 1781 году в Никольской вотчине братья Тякины, разделяя родительский дом между собой, решили сестре и тетке, если они пожелают жить отдельно, из «общего капитала» выстроить на своей земле «келью с особливым покоем» и «наградить» скотом, хлебом и платьем «без всякой обиды». В 1796 году братья Федоровы обязались обеспечить сестру «кельей», зерном и деньгами. В 1812 году братья Ивановы, исполняя волю покойного отца, обеспечивали самостоятельное существование сестры Пелагеи «кельей», коровой, запасом зерна и 150 рублями и т. д.» (Чудновский, 1888; Александров, 1979, 47-48; Александров, 1984, 207, 212).

Это дела из Рыбинского уезда. Но так же поступали и в других районах, хотя и с некоторыми местными отличиями. Обычное право основывалось на твердых устойчивых принципах, однако реальная практика деревни учитывала судьбу конкретного живого человека со всеми ее особенностями. Так накапливался коллективный социальный опыт, пронизанный крестьянскими хозяйственными знаниями и нравственными представлениями.

Но мы слишком задержались на имущественных делах семьи и общины. Не пора ли вспомнить о совсем других и очень существенных сторонах их жизни?